…Однажды осенью мне привелось стать в очень неприятное и неудобное положение, в городе, куда я только что приехал и где у меня не было ни одного знакомого человека, – я очутился без гроша в кармане и без квартиры.

Once in the autumn I happened to be in a very unpleasant and inconvenient position. In the town where I had just arrived and where I knew not a soul, I found myself without a farthing in my pocket and without a night's lodging.

Продав в первые дни всё то из костюма, без чего можно было обойтись, я ушёл из города в местность, называемую Устье, где стояли пароходные пристани и в навигационное время кипела бойкая трудовая жизнь, а теперь было пустынно и тихо, – дело происходило в последних числах октября.

Having sold during the first few days every part of my costume, without which it was still possible to go about, I passed from the town into the quarter called "Yste," where were the steamship wharves — a quarter which during the navigation season fermented with boisterous laborious life, but now was silent and deserted, and indeed we were in the last days of October.

Шлёпая ногами по сырому песку и упорно разглядывая его с желанием открыть в нём какие-нибудь остатки питательных веществ, я бродил одиноко среди пустынных зданий и торговых ларей и думал о том, как хорошо быть сытым…

Dragging my feet along the moist sand, and obstinately scrutinising it with the desire to discover in it any sort of fragment of food, I wandered alone among the deserted buildings and warehouses, and thought how good it would be to get a fair bellyful.

При данном состоянии культуры голод души можно удовлетворить скорее, чем голод тела.

In our present state of culture hunger of the mind is more quickly satisfied than hunger of the body.

Вы бродите по улицам, вас окружают здания, недурные по внешности и – можно безошибочно сказать – недурно обставленные внутри: это может возбудить у вас отрадные мысли об архитектуре, о гигиене и ещё о многом другом, мудром и высоком;

You wander about the streets, you are surrounded by buildings not bad-looking from the outside and — you may safely say it — not so badly furnished inside, and the sight of them may excite within you stimulating ideas about architecture, hygiene, and many other wise and high-flying subjects.

вам встречаются удобно и тепло одетые люди, – они вежливы, всегда сторонятся от вас, деликатно не желая замечать печального факта вашего существования.

You may meet warmly and neatly dressed folks — all very polite, and turning away from you tactfully, not wishing offensively to notice the lamentable fact of your existence.

Ей-богу, душа голодного человека всегда питается лучше и здоровее души сытого, – вот положение, из которого можно сделать очень остроумный вывод в пользу сытых!..

Well, well, the mind of a hungry man is always better nourished and healthier than the mind of the well-fed man — and there you have a situation from which you may draw a very ingenious conclusion in favour of the ill fed!

…Наступал вечер, шёл дождь, с севера порывисто дул ветер.

The evening was approaching, the rain was falling, and the wind blew violently from the north.

Он свистел в пустых ларях и лавчонках, бил в заколоченные досками окна гостиниц, и волны реки от его ударов пенились, шумно плескались на песок берега, высоко взмётывая свои белые хребты, неслись одна за другой в мутную даль, стремительно прыгая друг через друга…

It whistled in the empty booths and shops, blew into the plastered window-panes of the taverns, and whipped into a foam the wavelets of the river which splashed noisily on the sandy shore, casting high their white crests, racing one after another into the dim distance, and leaping impetuously over one another's shoulders....

Казалось, что река чувствовала близость зимы и в страхе бежала куда-то от оков льда, которые мог в эту же ночь набросить на неё северный ветер.

It seemed as if the river felt the proximity of winter, and was running at random away from the fetters of ice which the north wind might well have flung upon her that very night.

Небо тяжело и мрачно, с него неустанно сыпались еле видные глазом капельки дождя; печальную элегию в природе вокруг меня подчёркивали две обломанные и уродливые ветлы и опрокинутая вверх дном лодка у их корней.

The sky was heavy and dark, down from it swept incessantly scarcely visible drops of rain, and the melancholy elegy in nature all around me was emphasised by a couple of battered and misshapen willow-trees, and a boat, bottom upwards, that was fastened to their roots.

Опрокинутый чёлн с проломлённым дном и ограбленные холодным ветром деревья, жалкие и старые…

The overturned canoe with its battered keel, and the old and miserable trees rifled by the cold wind....

Всё кругом разрушено, бесплодно и мертво, а небо точит неиссякаемые слёзы.

everything around me bankrupt, barren, and dead, and the sky flowing with undryable tears....

Пустынно и мрачно было вокруг – казалось, всё умирает, скоро останусь в живых я один, и меня тоже ждёт холодная смерть.

everything around waste and gloomy.... it seemed as if everything were dead, leaving me alone among the living, and me also a cold death awaited.

А мне тогда было семнадцать лет – хорошая пора!

And I was then eighteen years old — a good time!

Я ходил, ходил по холодному и сырому песку, выбивая зубами трели в честь голода и холода, и вдруг, в тщетных поисках съестного, зайдя за один из ларей, – увидал за ним скорченную на земле фигуру в женском платье, мокром от дождя и плотно приставшем к склонённым плечам.

I walked and walked along the cold wet sand, making my chattering teeth warble in honour of cold and hunger, and suddenly, as I was carefully searching for something to eat behind one of the empty crates, I perceived behind it, crouching on the ground, a figure in woman's clothes dank with the rain and clinging fast to her stooping shoulders.

Остановившись над ней, я присмотрелся, что она делала.

Standing over her, I watched to see what she was doing.

Оказалось, она роет руками яму в песке, подкапываясь под один из ларей.

It appeared that she was digging a trench in the sand with her hands, digging away under one of the crates.

– Это зачем тебе? –

"Why are you doing that?"

спросил я, присаживаясь на корточки около неё.

I asked, crouching down on my heels quite close to her.

Она тихо вскрикнула и быстро вскочила на ноги.

She gave a little scream and was quickly on her legs again.

Теперь, когда она стояла и смотрела на меня широко раскрытыми серыми глазами, полными боязни, – я видел, что это девушка моих лет, с очень миловидным личиком, к сожалению, украшенным тремя большими синяками.

Now that she stood there staring at me, with her wide-open grey eyes full of terror, I perceived that it was a girl of my own age, with a very pleasant face embellished unfortunately by three large blue marks.

Это его портило, хотя синяки были расположены с замечательной пропорциональностью – по одному, равной величины, под глазами и один – побольше – на лбу, как раз над переносицей.

This spoilt her, although these blue marks had been distributed with a remarkable sense of proportion, one at a time, and all of equal size: two under the eyes, and one a little bigger on the forehead just over the bridge of the nose.

В этой симметрии была видна работа артиста, очень изощрившегося в деле порчи человеческих физиономий.

This symmetry was evidently the work of an artist well inured to the business of spoiling the human physiognomy.

Девушка смотрела на меня, и боязнь в её глазах постепенно гасла…

The girl looked at me, and the terror in her eyes gradually died out....

Вот она отряхнула руки от песка, поправила ситцевый платок на голове, поёжилась и сказала:

She shook the sand from her hands, adjusted her cotton head-gear, cowered down, and said:

– Ты, чай, тоже есть хочешь?..

"I suppose you too want something to eat?

Ну-ка, рой, у меня руки устали.

Dig away then!--my hands are tired.

Там, – она кивнула головой на ларь, – наверно хлеб есть…

Over there"--she nodded her head in the direction of a booth — "there is bread for certain.... and sausages too....

Этот ларь торгует ещё…

That booth is still carrying on business."

Я стал рыть.

I began to dig.

Она же, немного подождав и посмотрев на меня, присела рядом и стала помогать мне…

She, after waiting a little and looking at me, sat down beside me and began to help me.

Мы работали молча.

We worked in silence.

Я не могу сказать теперь, помнил ли я в этот момент об уголовном кодексе, о морали, собственности и прочих вещах, о которых, по мнению сведущих людей, следует помнить во все моменты жизни.

I cannot say now whether I thought at that moment of the criminal code, of morality, of proprietorship, and all the other things about which, in the opinion of many experienced persons, one ought to think every moment of one's life.

Желая быть возможно ближе к истине, я должен признаться, – кажется, я был настолько углублён в дело подкопа под ларь, что совершенно позабыл о всём прочем, кроме того, что могло оказаться в этом ларе…

Wishing to keep as close to the truth as possible, I must confess that apparently I was so deeply engaged in digging under the crate that I completely forgot about everything else except this one thing: what could be inside that crate.

Вечерело.

The evening drew on.

Тьма – сырая, мозглая, холодная – всё более сгущалась вокруг нас.

The grey, mouldy, cold fog grew thicker and thicker around us.

Волны шумели как будто глуше, чем раньше, а дождь барабанил о доски ларя всё звучнее и чаще…

The waves roared with a hollower sound than before, and the rain pattered down on the boards of the crate more loudly and more frequently.

Где-то уж продребезжала трещётка ночного сторожа…

Somewhere or other the night-watchman began springing his rattle.

– Есть у него пол или нет? –

"Has it got a bottom or not?"

тихо спросила моя помощница.

softly inquired my assistant.

Я не понял, о чём она говорит, и промолчал.

I did not understand what she was talking about, and I kept silence.

– Я говорю – есть пол у ларя? Коли есть, так мы напрасно ломаемся.

"I say, has the crate got a bottom, for if it has we shall vainly try to break into it.

Подроем яму, – а там, может, толстые доски ещё…

Here we are digging a trench, and we may, after all, come upon nothing but solid boards.

Как их отдерёшь?

How shall we take them off?

Лучше замок сломать… замок-то плохонький…

Better smash the lock — it is a wretched lock."

Хорошие идеи редко посещают головы женщин; но, как вы видите, они всё-таки посещают их…

Good ideas rarely visit the heads of women, but as you see, they do visit them sometimes.

Я всегда ценил хорошие идеи и всегда старался пользоваться ими по мере возможности.

I have always valued good ideas, and have always tried to utilise them as far as possible.

Найдя замок, я дёрнул его и вырвал вместе с кольцами…

Having found the lock, I tugged at it and wrenched off the whole thing.

Моя соучастница мгновенно изогнулась и змеёй вильнула в открывшееся четырёхугольное отверстие ларя. Оттуда раздался её одобрительный возглас:

My accomplice immediately stooped down and wriggled like a serpent into the gaping-open, four-cornered cover of the crate whence she called to me approvingly, sotto voce :

– Молодец!

"You're a brick!"

Одна маленькая похвала женщины для меня дороже целого дифирамба со стороны мужчины, будь мужчина сей красноречив, как все древние ораторы, взятые вместе.

Nowadays a little crumb of praise from a woman is dearer to me than a whole dithyramb from a man, even though he be more eloquent than all the ancient and modern orators put together.

Но тогда я был настроен менее любезно, чем теперь, и, не обратив внимания на комплимент девушки, кратко и со страхом спросил её:

Then, however, I was less amiably disposed than I am now, and, paying no attention to the compliment of my comrade, I asked her curtly and anxiously:

– Есть что-нибудь?

"Is there anything?"

Она монотонно принялась перечислять мне свои открытия:

In a monotonous tone she set about calculating our discoveries.

– Корзина с бутылками… Мешки пустые… Зонтик… Ведро железное.

"A basketful of bottles — thick furs — a sunshade — an iron pail."

Всё это было несъедобно.

All this was uneatable.

Я почувствовал, что мои надежды гаснут…

I felt that my hopes had vanished....

Но вдруг она оживлённо крикнула.

But suddenly she exclaimed vivaciously:

"Aha!

here it is!"

"What?"

"Bread....

a loaf....

it's only wet....

take it!"

К ногам моим выкатился каравай и за ним она, моя доблестная соучастница.

A loaf flew to my feet, and after it herself, my valiant comrade.

Я уже отломил кусочек, засунул его в рот и жевал…

I had already bitten off a morsel, stuffed it in my mouth, and was chewing it....

– Ну-ка, дай мне…

"Come, give me some too!...

Да отсюда надо и уходить.

And we mustn't stay here....

Куда бы нам идти? –

Where shall we go?"

Она пытливо посмотрела во тьму на все четыре стороны…

she looked inquiringly about on all sides....

Было темно, мокро, шумно… –

It was dark, wet, and boisterous. "Look!

Вон там лодка опрокинута…

there's an upset canoe yonder....

айда-ка туда?

let us go there."

– Идём! –

"Let us go then!"

И мы пошли, обламывая на ходу нашу добычу и набивая ею рты…

And off we set, demolishing our booty as we went, and filling our mouths with large portions of it....

Дождь усиливался, река ревела, откуда-то доносился протяжный насмешливый свисток, – точно некто большой и никого не боящийся освистывал все земные порядки, и этот скверный осенний вечер, и нас, двух его героев…

The rain grew more violent, the river roared; from somewhere or other resounded a prolonged mocking whistle — just as if Someone great who feared nobody was whistling down all earthly institutions and along with them this horrid autumnal wind and us its heroes.

Сердце болезненно ныло от этого свиста: тем не менее я жадно ел, в чём мне не уступала и девушка, шедшая с левой стороны от меня.

This whistling made my heart throb painfully, in spite of which I greedily went on eating, in which respect the girl, walking on my left hand, kept even pace with me.

– Как тебя зовут? –

"What do they call you?"

зачем-то спросил я её.

I asked her, why I know not.

– Наташа! – отвечала она, звучно чавкая.

"Natasha," she answered shortly, munching loudly.

Я посмотрел на неё – у меня больно сжалось сердце, я посмотрел во тьму впереди меня и – мне показалось, что ироническая рожа моей судьбы улыбается мне загадочно и холодно…

I stared at her — my heart ached within me, and then I stared into the mist before me, and it seemed to me as if the inimical countenance of my Destiny was smiling at me enigmatically and coldly.

…По дереву лодки неугомонно стучал дождь, мягкий шум его наводил на грустные мысли, и ветер свистел, влетая в проломлённое дно – в щель, где билась какая-то щепочка, билась и трещала беспокойным и жалобным звуком.

The rain scourged the timbers of the skiff incessantly, and its soft patter induced melancholy thoughts, and the wind whistled as it flew down into the boat's battered bottom — through a rift, where some loose splinters of wood were rattling together — a disquieting and depressing sound.

Волны реки плескались о берег, они звучали так монотонно и безнадёжно, точно рассказывали о чём-то невыносимо скучном и тяжёлом, надоевшем им до отвращения, о чём-то таком, от чего им хотелось бы убежать и о чём всё-таки необходимо говорить.

The waves of the river were splashing on the shore, and sounded so monotonous and hopeless, just as if they were telling something unbearably dull and heavy, which was boring them into utter disgust something from which they wanted to run away and yet were obliged to talk about all the same.

Шум дождя сливался с их плеском, и над опрокинутой лодкой плавал протяжный, тяжёлый вздох земли, обиженной и утомлённой этими вечными сменами яркого и тёплого лета – осенью холодной, туманной и сырой.

The sound of the rain blended with their splashing, and a long-drawn sigh seemed to be floating above the overturned skiff — the endless, labouring sigh of the earth, injured and exhausted by the eternal changes from the bright and warm summer to the cold misty and damp autumn.

Ветер носился над пустынным берегом и вспенённой рекой, носился и пел унылые песни…

And the wind blew continually over the desolate shore and the foaming river — blew and sang its melancholy songs.

Помещение под лодкой было лишено комфорта:

Our position beneath the shelter of the skiff was utterly devoid of comfort;

в нём было тесно, сыро, в пробитое дно сыпались мелкие, холодные капли дождя, врывались струи ветра …

it was narrow and damp, tiny cold drops of rain dribbled through the damaged bottom.... gusts of wind penetrated it.

…Мы сидели молча и дрожали от холода.

We sat in silence and shivered with cold.

Мне хотелось спать, помню Наташа прислонилась спиной к борту лодки, скорчившись в маленький комок.

I remember that I wanted to go to sleep. Natasha leaned her back against the hull of the boat and curled herself up into a tiny ball.

Обняв руками колени и положив на них подбородок, она упорно смотрела на реку, широко раскрыв свои глаза, – на белом пятне её лица они казались громадными от синяков под ними.

Embracing her knees with her hands, and resting her chin upon them, she stared doggedly at the river with wide-open eyes; on the pale patch of her face they seemed immense, because of the blue marks below them.

Она не двигалась, эта неподвижность и молчание – я чувствовал – постепенно родит во мне страх перед моей соседкой…

She never moved, and this immobility and silence — I felt it — gradually produced within me a terror of my neighbour.

Мне хотелось заговорить с ней, но я не знал, с чего начать.

I wanted to talk to her, but I knew not how to begin.

Она заговорила сама.

It was she herself who spoke.

– Экая окаянная жизнь!.. –

"What a cursed thing life is!"

внятно, раздельно, с глубоким убеждением в тоне произнесла она.

she exclaimed plainly, abstractedly, and in a tone of deep conviction.

Но это не была жалоба.

But this was no complaint.

В этих словах было слишком много равнодушия для жалобы.

In these words there was too much of indifference for a complaint.

Просто человек подумал, как умел, подумал и пришёл к известному выводу, который и высказал вслух и на который я не мог возразить, не противореча себе.

This simple soul thought according to her understanding, thought and proceeded to form a certain conclusion which she expressed aloud, and which I could not confute for fear of contradicting myself.

Поэтому я молчал.

Therefore I was silent.

А она, как бы не замечая меня, продолжала сидеть неподвижно.

And she, as if she had not noticed me, continued to sit there immovable.

– Хоть бы сдохнуть, что ли… –

"Even if we croaked.... what then...."

снова проговорила Наташа, на этот раз тихо и задумчиво.

Natasha began again, this time quietly and reflectively.

И снова в её словах не звучало ни одной ноты жалобы.

And still there was not one note of complaint in her words.

Видно было, что человек, подумав про жизнь, посмотрел на себя и спокойно пришёл к убеждению, что для охранения себя от издевательств жизни он не в состоянии сделать что-либо другое, кроме того, как именно – «сдохнуть».

It was plain that this person, in the course of her reflections on life, was regarding her own case, and had arrived at the conviction that in order to preserve herself from the mockeries of life, she was not in a position to do anything else but simply "croak," to use her own expression.

Мне стало невыразимо тошно от такой ясности мышления, и я чувствовал, что если буду молчать ещё, то наверное заплачу…

The clearness of this line of thought was inexpressibly sad and painful to me, and I felt that if I kept silence any longer I was really bound to weep....

А это было бы стыдно пред женщиной, тем более, что вот – она не плакала.

And it would have been shameful to have done this before a woman, especially as she was not weeping herself.

Я решил заговорить с ней.

I resolved to speak to her.

– Кто это тебя избил? –

"Who was it that knocked you about?"

спросил я, не придумав ничего умнее.

I asked. For the moment I could not think of anything more sensible or more delicate.

– Да всё Пашка же… – ровно и громко ответила она.

"Pashka did it all," she answered in a dull and level tone.

– А он кто?

"And who is he?"

– Любовник…

"My lover....

Булочник один…

He was a baker."

– Часто он тебя бьёт?..

"Did he beat you often?"

– Как напьётся, так и бьёт…

"Whenever he was drunk he beat me.... Often!"

И вдруг, придвинувшись ко мне, она начала рассказывать о себе, Пашке и существующих между ними отношениях.

And suddenly, turning towards me, she began to talk about herself, Pashka, and their mutual relations.

Она – «девица из гуляющих, которые…»,

She was "one of the street-walking girls who...."--

а он – булочник с рыжими усами и очень хорошо играет на гармонике.

...."--and he was a baker with red moustaches and played very well on the banjo.

Ходил он к ней в «заведение» и ей очень понравился, потому что человек он весёлый и одевается чисто.

He came to see her at "the establishment," and greatly pleased her, for he was a merry chap and wore nice clean clothes.

Поддёвка в пятнадцать рублей и сапоги с «набором» у него…

He had an under-vest which cost fifteen roubles and boots with dress tops.

По этим причинам она в него влюбилась, и он стал её «кредитным».

For these reason she had fallen in love with him, and he became her "creditor."

А когда он стал её «кредитным», то занялся тем, что отбирал у неё те деньги, которые ей давали другие гости на конфеты, и, напиваясь на эти деньги, стал бить её, – это бы ещё ничего, – а стал «путаться» с другими девицами на её глазах…

And when he became her creditor he made it his business to take away from her the money which the other guests gave to her for bonbons, and getting drunk on this money would fall to beating her; but that would have been nothing if he hadn't also begun to "run after" other girls before her very eyes.

– Али это мне не обидно?

"Now, wasn't that an insult?

Я не хуже других прочих…

I am not worse than the others.

Значит, это он издевается надо мной, подлец.

Of course that meant that he was laughing at me, the blackguard.

Третьего дня я вот отпросилась у хозяйки гулять, пришла к нему, а у него Дунька пьяная сидит.

The day before yesterday I asked leave of my mistress to go out for a bit, went to him, and there I found Dimka sitting beside him drunk.

И он тоже под шефе.

And he, too, was half seas over.

Я говорю ему:

I said to him: '

«Подлец ты, подлец!

'You scoundrel, you!'

Жулик ты!»

And he gave me a thorough hiding.

Он избил меня всю. И пинками и за волосы – всячески…

And he kicked me and dragged me by the hair — and did everything.

Это бы ещё ничего!

But that was nothing to what came after.

А вот порвал всю… это как теперь?

But he spoiled everything I had on — left me just as I am now!

Как я к хозяйке явлюсь?

How could I appear before my mistress?

Всё порвал:

He spoiled everything....

и платье и кофточку – новенькая ещё совсем…

my dress and my jacket too — it was quite a new one — I gave a fiver for it....

и платок сдёрнул с головы…

and tore my kerchief from my head....

Господи!

Oh, Lord!

Как мне теперь быть? –

What will become of me now!"

вдруг взвыла она тоскующим, надорванным голосом.

she suddenly whined in a lamentable overstrained voice.

И ветер выл, становясь всё крепче и холоднее.

And the wind howled, and became ever colder and more boisterous....

У меня снова зубы принялись танцевать.

Again my teeth began to dance up and down.

А она тоже ёжилась от холода, придвинувшись настолько близко ко мне, что я уже видел сквозь тьму блеск её глаз..

And she, too, huddled up to avoid the cold, pressing as closely to me as she could, so that I could see the gleam of her eyes through the darkness.

– Какие все вы мерзавцы, мужчины!

"What wretches all you men are!

Растоптала бы я вас всех, изувечила.

I'd burn you all in an oven, I'd cut you in pieces.

Издыхай который из вас… плюнула бы в морду ему, а не пожалела! Подлые хари!

If anyone of you was dying I'd spit in his mouth, and not pity him a bit.

Канючите, канючите, виляете хвостом, как подлые собаки, а поддастся вам дура, и готово дело!

Mean skunks. You wheedle and wheedle, you wag your tails like cringing dogs, and we fools give ourselves up to you, and it's all up with us!

Сейчас вы её и под ноги себе…

Immediately you trample us underfoot....

Шематоны паршивые…

Miserable loafers!"

Ругалась она очень разнообразно, но в ругательствах её не было силы: ни злобы, ни ненависти к «паршивым шематонам» не слышал я в них.

She cursed us up and down, but there was no vigour, no malice, no hatred of these "miserable loafers" in her cursing that I could hear.

Вообще тон её речи был несоответственно содержанию спокоен и голос грустно беден тонами.

The tone of her language by no means corresponded with its subject-matter, for it was calm enough, and the gamut of her voice was terribly poor.

Но всё это действовало на меня сильнее самых красноречивых и убедительных пессимистических книг и речей, которые я слышал немало и раньше, и позднее, и по сей день слышу и читаю.

Yet all this made a stronger impression on me than the most eloquent and convincing pessimistic books and speeches, of which I had and have read not a few, both earlier and later, and still read to this day.

И это потому, видите ли, что агония умирающего всегда гораздо естественнее и сильнее самых точных и художественных описаний смерти.

And this, you see, was because the agony of a dying person is much more natural and violent than the most minute and picturesque descriptions of death.

Мне было скверно – наверное, больше от холода, чем от речей моей соседки по квартире.

I felt really wretched, more from cold than from the words of my neighbour.

Я тихонько застонал и заскрипел зубами.

I groaned softly and gnashed my teeth.

И почти в то же мгновение ощутил на себе две холодные маленькие руки, – одна из них коснулась моей шеи, другая легла мне на лицо, и вместе с тем прозвучал тревожный, тихий, ласковый вопрос:

And almost at the same moment I felt two little arms about me — one of them touched my neck and the other lay upon my face, and at the same time an anxious, gentle, friendly voice uttered the question:

– Ты что?

"What ails thee?"

Я готов был подумать, что это спрашивает меня кто-то другой, а не Наташа, только что заявившая, что все мужчины мерзавцы, и желавшая всем им гибели.

I was ready to believe that someone was asking me this and not Natasha, who had just declared that all men were scoundrels, and expressing a wish for their destruction.

Но она заговорила уже быстро и торопливо…

But she it was, and now she began speaking quickly, hurriedly.

– Что ты? а?

"What ails thee, eh?

Холодно, что ли?

Art cold?

Смерзаешь?

Art frozen?

Ах ты какой! Сидит и молчит… как сыч!

Ah, what a one thou art, sitting there so silent like a little owl!

Да ты бы давно сказал мне, что холодно, мол…

Why, thou shouldst have told me long ago that thou wert cold.

Ну…

Come....

ложись на землю…

lie on the ground....

протягивайся… и я лягу…

stretch thyself out and I will lie....

вот!

there!

Теперь обнимай меня руками…

how's that? Now put your arms round me!...

крепче…

tighter!

Ну вот, и должно быть тебе тепло теперь…

How's that! thou shouldst be warm very soon now....

А потом – спинами друг к другу ляжем…

And then we'll lie back to back....

Как-нибудь скоротаем ночь-то…

The night will pass so quickly, see if it won't I say....

Ты что, запил, что ли?

hast thou too been drinking?...

С места прогнали?..

turned out of thy place, eh?...

Ничего!..

It doesn't matter."

Она меня утешала…

And she comforted me....

Она меня ободряла…

She encouraged me.

Будь я трижды проклят!

May I be thrice accursed!

Сколько было иронии надо мной в этом факте!

What a world of irony was in this single fact for me!

Подумайте!

Just imagine!

Ведь я в то время был серьёзно озабочен судьбами человечества, мечтал о реорганизации социального строя, о политических переворотах, читал разные дьявольски мудрые книги, глубина мысли которых, наверное, недосягаема была даже для авторов их, – я в то время всячески старался приготовить из себя «крупную активную силу».

Here was I, seriously occupied at this very time with the destiny of humanity, thinking of the re-organization of the social system, of political revolutions, reading all sorts of devilishly-wise books whose abysmal profundity was certainly unfathomable by their very authors — at this very time, I say, I was trying with all my might to make of myself "a potent active social force."

И меня-то согревала своим телом продажная женщина, несчастное, избитое, загнанное существо, которому нет места в жизни и нет цены и которому я не догадался помочь раньше, чем она мне помогла, а если б и догадался, то едва ли бы сумел помочь ей чем-либо.

It even seemed to me that I had partially accomplished my object; anyhow, at this time, in my ideas about myself I had got so far as to recognise that I had an exclusive right to exist, that I had the necessary greatness to deserve to live my life, and that I was fully competent to play a great historical part therein. And a venal woman was now warming me with her body, a wretched, battered, hunted creature, who had no place and no value in life, and whom I had never thought of helping till she helped me herself, and whom I really would not have known how to help in any way even if the thought of it had occurred to me.

Ах, я готов был подумать, что всё это происходит со мной во сне, в нелепом сне, в тяжёлом сне…

Ah! I was ready to think that all this was happening to me in a dream — in a disagreeable, an oppressive dream.

Но, увы!

But, ugh!

мне нельзя было этого подумать, ибо на меня сыпались холодные капли дождя, крепко к моей груди прижималась грудь женщины, в лицо мне веяло её тёплое дыхание, хотя и с легоньким букетом водки…

it was impossible for me to think that, for cold drops of rain were dripping down upon me, the woman was pressing close to me, her warm breath was fanning my face, and despite a slight bouquet of vodka it did me good.

но – такое живительное… Выл и стонал ветер, стучал дождь о лодку, плескались волны, и оба мы, крепко сжимая друг друга, всё-таки дрожали от холода.

The wind howled and raged, the rain smote upon the skiff, the waves splashed, and both of us, embracing each other convulsively, nevertheless shivered with cold.

Всё это было вполне реально, и я уверен, никто не видал такого тяжёлого и скверного сна, как эта действительность.

All this was only too real, and I am certain that nobody ever dreamed such-an oppressive and horrid dream as that reality.

А Наташа всё говорила о чём-то, говорила так ласково и участливо, как только женщины могут говорить.

But Natasha was talking all the time of something or other, talking so kindly and sympathetically, as only women can talk.

Под влиянием её речей, наивных и ласковых, внутри меня тихо затеплился некий огонёк, и от него что-то растаяло в моём сердце.

Beneath the influence of her voice and kindly words a little fire began to burn up within me, and something inside my heart thawed in consequence.

Тогда из моих глаз градом полились слёзы, смывшие с сердца моего много злобы, тоски, глупости и грязи, накипевшей на нём пред этой ночью…

Then tears poured from my eyes like a hailstorm, washing away from my heart much that was evil, much that was stupid, much sorrow and dirt which had fastened upon it before that night.

Наташа уже уговаривала меня:

Natasha, too, encouraged me:

– Ну, полно, миленький, не реви!

"Come, come, that will do, little one!

Полно!

Don't take on!

Бог даст, поправишься, опять на место поступишь…

That'll do! God will give thee another chance....

и всё такое…

thou wilt right thyself and stand in thy proper place again.... and it will be all right. And she kept kissing me....

И всё целовала меня.

many kisses did she give me....

Много, без счёта, горячо…

burning kisses.... and all for nothing..."

Это были первые женские поцелуи, преподнесённые мне жизнью, и это были лучшие поцелуи, ибо все последующие страшно дорого стоили и почти ничего не давали мне.

Those were the first kisses from a woman that had ever been bestowed upon me, and they were the best kisses too, for all the subsequent kisses cost me frightfully dear, and really gave me nothing at all in exchange.

– Ну, не реви же, чудак!

"Come, don't take on so, funny one!

Я тебя завтра устрою, коли тебе некуда деваться… – как сквозь сон слышал я тихий убедительный шёпот…

I'll manage for thee to-morrow if thou canst not find a place"--and her quiet persuasive whispering sounded in my ears as if it came through a dream....

…До рассвета мы лежали в объятиях друг друга…

There we lay till dawn....

А когда рассвело, вылезли из-под лодки и пошли в город…

And when the dawn came, we crept from behind the skiff and went into the town....

Потом дружески простились и более не встречались никогда, хотя я с полгода разыскивал по всем трущобам эту милую Наташу, с которой провёл описанную мною ночь, однажды осенью… Если она уже умерла – как это хорошо для неё! –

Then we took friendly leave of each other and never met again, although for half a year I searched for that kind Natasha, with whom I spent the autumn night just described by me, in every hole and corner If she be already dead — and well for her if it were so!--

в мире да почиет!

!--may she rest in peace!

А если жива – мир душе её!

And if she be alive.... still I say: peace to her soul!

Да не проснётся в душе её сознание падения…

And may the consciousness of her fall never enter her soul....

ибо это было бы страданием излишним и бесплодным для жизни…

for that would be a superfluous and fruitless suffering if life is to be lived....