AN EASTERN TALE

Однажды, когда три добрых старца — Улайя, Дарну и Пурана — сидели у порога общего жилища, к ним подошёл юный Кассапа, сын раджи Личави, и сел на завалинке, не говоря ни одного слова.

One day, when the three good sages,—Ulaya, Darnu, and Purana,—were sitting at the door of their common home, young Kassapa, the son of the Rajah Lichava, came up to them and sat down on the earth which was piled around the house but he did not speak.

Щеки этого юноши были бледны, глаза потеряли блеск молодости, и в них сквозило уныние.

The young man’s cheeks were pale and his eyes, which had lost the glow of youth, seemed weary.

Старцы переглянулись между собою, и добрый Улайя сказал:

The old men looked one at another, and good Ulaya said:

— Послушай, Кассапа, открой нам, трем старцам, желающим тебе добра, что угнетает с некоторых пор твою душу.

“Listen, Kassapa, tell to us, the three sages, who wish you nothing but good, what is oppressing your soul.

Судьба с колыбели окружила тебя своими дарами, а ты смотришь так же уныло, как последний из рабов твоего отца, бедный Джевака, который ещё вчера испытал на себе тяжесть руки вашего домоправителя…

Ever since you lay in the cradle, fate has showered its gifts upon you and you look as downcast as the meanest slave of your father, poor Jebaka, who yesterday felt the heavy hand of your steward....”

— Бедный Джевака показывал нам рубцы на своей спине, — сказал суровый Дарну, а благодушный Пурана прибавил:

“Yes, poor Jebaka showed us the welts on his back,” said stern Darnu and kindly Purana added:

— И мы ещё хотели обратить твоё внимание, добрый Кассапа…

“We wished to call them to your attention, good Kassapa.”

Но юноша не дал ему говорить.

The young man did not allow him to finish.

Он вскочил со своего места и сказал с нетерпением, какого прежде в нем не замечали:

He jumped up from his seat and exclaimed with an impatience which he had never before displayed:

— Замолчите, благодушные старцы, с вашими лукавыми упрёками!

“Stop, kindly sages, with your sly reproaches!

Вы полагаете, очевидно, что я обязан ответить вам за каждый рубец на спине раба Джеваки, нанесённый домоправителем.

You seem to think that I must give you account for every welt inflicted by the steward on the back of the slave Jebaka.

А я сильно сомневаюсь, обязан ли я отвечать даже за свои собственные поступки.

I greatly doubt whether I am bound to give account even of my own acts.”

Старцы опять переглянулись, и Улайя сказал:

The sages glanced again one at another and Ulaya said:

— Продолжай, сын мой, если тебе угодно.

“Continue, my son, if you so desire.”

— Угодно? —

“Desire?”

перебил юноша с горьким смехом. —

interrupted the young man with a bitter laugh.

В том-то и дело, что я не знаю, угодно ли мне что-нибудь, или нет.

“The fact is, I don’t know whether I desire anything or not.

И мне ли угодно то, что я хочу, или это хочет кто-то другой за меня.

And whether I like what I wish or what another wishes for me.”

Он замолчал.

He stopped.

Было совсем тихо, только ветер шевельнул верхушку дерева, и один листок упал к ногам Пураны.

It was almost perfectly quiet but a breeze stirred the tops of the trees, and a leaf fell at the feet of Purana.

Пока Кассапа следил за ним унылым взором, от разогретой солнцем скалы оторвался камень и скатился вниз, к берегу ручья, где в это время отдыхала большая ящерица…

While the sad gaze of Kassapa was directed upon this, a stone broke off from the heated cliff and rolled down to the bank of a brook, where a large lizard was resting at this moment....

Каждый день в этот час она выползала сюда и, приподнявшись на передние лапы, закрыв веками выпуклые глаза, — казалось, слушала мудрую беседу старцев.

Every day at the same hour it crawled to this spot. Straightening its front legs and closing its protruding eyes, it apparently listened to the discourse of the sages.

Можно было подумать, что в зеленом теле была заключена душа какого-нибудь мудрого брамина.

It was easy to imagine that its green body contained the soul of some wise Brahmin.

На этот раз камень освободил эту душу из ее зеленой оболочки для новых превращений…

But this day that stone released this soul from its green envelope, so that it might enter upon new transformations....

Горькая усмешка прошла по лицу Кассапы.

A bitter smile spread over Kassapa’s face.

— Ну вот, благодушные старцы, — сказал он, — спросите у этого листка, угодно ли было ему сорваться с ветки, или у камня — по своей ли воле он отделился от скалы, или у ящерицы — угодно ли ей было очутиться под камнем?

“Come now, ye kindly sages,” he said, “ask this leaf, if it wished to fall from the tree, or the stone, if it wished to break off from the cliff, or the lizard, if it wished to be crushed by the stone.

Время назрело, листок упал, ящерица не услышит больше ваших бесед.

The hour came, the leaf fell, the lizard heard the last of your conversations.

Вот все, что мы знаем, и иначе быть не могло.

For all that we know could not be otherwise.

Или вы скажете, что это должно и могло быть иначе, чем было?

Or do ye say that it should and could have been otherwise than it was?”

— Не могло, — ответили старцы. —

“It could not,” answered the sages.

Что было, то должно было быть в общей связи событий.

“What has been had to be in the great chain of events.”

— Вы сказали.

“Ye have spoken.

Ну вот и рубцы на спине Джеваки должны были быть в общей связи событий, и каждый из них начертан от века в книге необходимости.

Therefore, the welts on the back of Jebaka had to be in the great chain of events, and every one of them has been written since eternity in the book of necessity.

А вы хотите, чтобы я — такой же камень, такая же ящерица, такой же листок на общем стволе жизни, такая же вот ничтожная струйка в этом ручье, увлекаемом неведомою силою от истока к устью…

And you wish me, the same kind of a stone, the same kind of a lizard, the same kind of a leaf on the great tree of life, the same kind of an insignificant stream as this brook which is driven by an unknown power from source to mouth....

Вы хотите, чтобы я боролся с силой потока, который несёт и меня самого…

You wish me to struggle against the current which is carrying me onward....”

Он толкнул ногою окровавленный камень, который упал в воду, и опять опустился на завалинку, рядом с добрыми старцами.

He kicked the bloody stone which fell into the water and he again sank back on the earth beside the good sages.

И глаза Кассапы опять стали тусклы и печальны.

The eyes of Kassapa again became dull and sad.

Старец Дарну молчал, старец Пурана покачал головою;

Old Darnu said nothing; old Purana shook his head;

только весёлый Улайя засмеялся и сказал:

but the cheerful Ulaya merely laughed and said:

— В книге необходимости, очевидно, начертано также, чтобы я рассказал тебе, Кассапа, что случилось некогда с двумя старцами Дарну и Пураной, которых ты видишь перед собою…

“In the book of necessity, it is also manifestly written, Kassapa, that I should tell to you what happened once to the two sages, Darnu and Purana, whom you see before you....

И в той же книге начертано, чтобы ты выслушал эту историю.

And in the same book it is written that you shall listen to the tale.”

И он рассказал о своих товарищах следующую странную историю, которую те слушали с улыбкой, ничего не подтверждая и не отрицая.

Then he told the following strange story about his companions and they listened smilingly, but neither confirmed or denied a word.

В стране, — говорил он, — где цветёт лотос и священная река катит свои воды, не было браминов, более мудрых, чем Дарну и Пурана.

II “In the land,” he said, “where blooms the lotus and the sacred stream flows upon its course,—there were no Brahmins more wise than Darnu and Purana.

Никто не изучил шастры лучше, и никто не погружался глубже в древнюю мудрость вед.

No one had learned the Shastras better and no one had dipped more deeply into the ancient wisdom of the Vedas.

Но, когда оба достигли пределов жизненного лета и вьюга близкой зимы коснулась их волос своими снежинками, — оба все ещё были недовольны собою.

But when both approached the end of the mortal span of life and the storms of approaching winter had touched their hair with snow, both were still dissatisfied.

Годы уходили, могила становилась все ближе, а истина, казалось, уходила все дальше…

The years were passing, the grave was coming nearer and nearer, and truth seemed to recede further and further....”

Тогда оба, зная, что отдалить могилу невозможно, решили приблизить к себе истину.

Both then, well aware that it was impossible to escape the grave, decided to draw truth nearer to themselves.

Дарну первый надел одежды странника, привесил к поясу тыкву с водой, взял в руки посох и отправился в путь.

Darnu was the first to put on a wanderer’s robe, to hang a gourd of water on his belt, to take a staff in his hand and to set out.

После двух лет трудных скитаний он пришёл к подножию высокой горы и на одном из ее уступов, на высоте, где свободно ночуют облака, увидел развалины храма.

After two years of difficult traveling, he came to the foot of a lofty mountain and on one of its peaks, at an altitude where the clouds love to pass the night, he saw the ruins of a temple.

Невдалеке от дороги, на лугу, пастухи сторожили стада, и Дарну обратился к ним с вопросом: что это был за храм, какие люди и какому богу приносили здесь жертвы?

In a meadow near the road shepherds were watching their flocks, and Darnu asked them what sort of a temple it was, what people had built it, and to what god they had offered sacrifices.

Но пастухи только глядели на гору и на спрашивавшего Дарну, не зная, что ответить страннику.

The shepherds merely looked at the mountain and then at Darnu, their questioner, for they did not know what answer to make.

Наконец они сказали:

Finally they said:

— Мы, жители долин, не знаем, что ответить тебе.

“We inhabitants of the valleys, do not know how to answer you.

Но у нас есть старый пастух Ануруджа, который издавна пас свои стада на этих возвышенностях.

There is among our number an old shepherd Anuruja, who ages ago used to pasture his flocks on these heights.

Может быть, он знает.

He may know.”

II И они позвали этого старика.

They called this old man.

— Я тоже не могу сказать тебе, — сказал он, — какие именно люди, и в какое время, и какому богу приносили там свои жертвы.

“I cannot tell you,” he said, “what people built it, when they did it, and to what god they here sacrificed.

Но мой отец слышал от моего деда и передавал мне, будто прадед мой рассказывал, что по склонам этих гор жило когда-то племя мудрецов, которые все погибли с тех пор, как воздвигли этот храм.

But my father heard from his father and told me that my great grandfather had said that there once lived a tribe of sages on the slopes of these mountains and that they have all perished, since they have erected this temple.

А звали этого бога — «Необходимость»…

The name of the deity was ‘Necessity.’”

— Необходимость? —

“Necessity?”

с живостью воскликнул Дарну. —

exclaimed Darnu, greatly interested.

А не знаешь ли ты, добрый отец, какой вид имело это божество и не живет ли оно ещё в этом храме?

“Don’t you know, good father, what form this deity had and whether or not it still resides in this temple?”

— Мы люди простые, — ответил опять старик, — и нам трудно ответить на твои мудрые вопросы.

“We are simple people,” answered the old man, “and it is hard for us to answer your wise questions.

В молодости, — а это было очень давно, — я пас стада на этих склонах.

When I was young,—and that was years and years ago,—I used to pasture my flock on these mountain sides.

В то время там стоял ещё идол из чёрного блестящего камня.

At that time there stood in the temple an idol wrought out of a gleaming black stone.

Изредка, когда поблизости меня застигала гроза, — а грозы очень страшны в этих ущельях, — я загонял своё стадо под защиту старого храма.

At rare intervals, when a storm overtook me in the vicinity,—and storms are very terrible among these crags,—I used to drive my flock into the old temple for shelter.

Случалось нередко, что туда же, дрожащая и испуганная, вбегала Ангапали, пастушка соседнего горного склона.

Rarely, too, Angapali, a shepherdess from a neighboring hillside, would run in, trembling and frightened.

Я согревал ее в своих объятиях, а старый бог глядел на нас, странно улыбаясь.

I warmed her in my arms and the old god looked down at us with a strange smile.

Но он никогда не делал нам никакого зла, может быть, потому, что Ангапали убирала его всякий раз цветами.

But he never did us any evil, perchance because Angapali always adorned him with flowers.

Говорят, однако…

But they say....”

И пастух остановился, глядя с сомнением на Дарну и как будто стыдясь продолжать рассказ при нем.

The shepherd stopped with a doubtful look at Darnu and was apparently ashamed to tell him more.

— Что же говорят?

“Say what?

Доскажи, добрый человек, до конца, — попросил мудрец.

My good man, tell me the whole story,” requested the sage.

— Говорят, будто не все поклонники старого бога погибли…

“They say, all the worshippers of the old god have not perished....

Иные из них разбрелись по свету…

Some are wandering around the world....

И вот иногда, правда, редко, они приходят сюда, спрашивают, как и ты, дорогу к храму и идут туда вопрошать старого бога.

And, sometimes, of course rarely, they come here and ask like you the road to the temple and they go there to question the old god.

Таких он обращает в камень.

These he turns to stone.

В храме старикам случалось видеть какие-то столбы или изваяния, имевшие подобие сидящего человека, обильно повитые повиликой и другими вьющимися растениями.

Old men have often seen in the temple columns or statues in the form of seated men, richly covered with morning-glories and other vines.

На некоторых птицы вили свои гнезда.

Birds have built their nests on some.

Потом они постепенно превращались в прах.

Later on they gradually turn to dust.”

Дарну глубоко задумался над рассказом.

Darnu pondered deeply over the story.

Не теперь ли, думалось ему, я близок к цели?

“Am I now near the goal?” he thought.

Ибо известно, что «кто, подобно слепому, не видит, подобно глухому, не слышит, подобно древу, бесчувствен и недвижим, о том знай, что он достиг покоя и познания».

For it is well known that “he, who like a blind man sees naught, like a deaf man, hears naught, like a tree is immovable and insensible, has attained unto rest and knowledge.”

И он обратился к пастуху:

He turned to the shepherd.

— Друг мой, укажи мне дорогу к храму.

“My friend, where is the road to the temple?”

Пастух исполнил его просьбу, и, когда Дарну стал бодро подниматься по заросшей тропе, — он долго смотрел вслед мудрецу и сказал, наконец, обращаясь к своим молодым товарищам:

The shepherd pointed it out, and when Darnu commenced to ascend the overgrown path, he watched the sage a long time and then said to his young companions:

— Назовите меня не старейшим из пастухов, а самым юным из сосущих ещё баранов, если старый бог не получит скоро новой жертвы.

“Call me not the oldest of shepherds, but the youngest of suckling lambs if the old god is not soon going to have a new sacrifice.

Наденьте на меня ярмо, как на быка, или навьючьте меня, как осла, разными тяжестями, если в старом храме не прибавится нового каменного болвана!..

Yoke me like an ox or burden me like an ass with various loads, if another stone column is not to take its place in the old temple!...”

Пастухи с почтением выслушали старца и разбрелись по пастбищам.

The shepherds respectfully hearkened to the old man and scattered over the pasture.

И опять в долине мирно паслись стада, пахарь ходил за своим плугом, светило солнце, спускались ночи, и люди предавались своим заботам, не думая больше о мудром Дарну.

And once more the herds grazed peacefully in the valley, the ploughman followed his plough, the sun shone, night fell, and men were occupied with their own cares and thought no more of wise Darnu.

Но через малое время — несколько дней или больше — новый странник стоял у подножия горы и опять спрашивал о храме.

Soon,—in a few days or so,—another wanderer came to the foot of the mountain and he, too, asked about the temple.

Когда же и он, воспользовавшись указанием пастуха, стал весело подыматься на гору, то старик покачал головой и сказал:

When he followed the directions of the shepherd and began to ascend the mountain cheerfully, the old man shook his head and said:

— Вот и другой.

“There goes another.”

Это был Пурана, который шел по следам мудрого Дарну, думая про себя:

This was Purana, following in the steps of wise Darnu and thinking:

«Пусть не скажут, что Дарну нашёл истину, которой не мог отыскать Пурана».

“It will never be said that Darnu found truth which Purana could not seek.”

III

Дарну поднялся на гору.

Darnu ascended the mountain.

Путь был труден.

It was a hard climb.

Видно было, что нога человека редко ступала по заросшим тропам, но Дарну бодро преодолевал все препятствия и, наконец, подошёл к полуразвалившимся воротам, над которыми виднелась древняя надпись:

It was very evident that a human foot rarely passed over the neglected path, but Darnu cheerfully defied all obstacles and finally reached the half-ruined gates, above which was the ancient inscription:

«Я Необходимость, владычица всех движений»…

“I am Necessity, the mistress of every movement.”

На стенах не было других изваяний или украшений, кроме обломков каких-то цифр и таинственных вычислений…

The walls had no other sculptures or decorations save fragments of some numbers and mysterious calculations.

Дарну вошёл в святилище.

Darnu entered the sanctuary.

От старых стен веяло покоем разрушения и смерти.

The old walls spread abroad the peace of destruction and death.

Но и самое разрушение, казалось, уже застыло, оставив в покое самые изломы стен, насчитывавших многие столетия.

But this destruction apparently had grown weary and left undisturbed the ruins of walls which had witnessed the march of centuries.

В одной стене была обширная ниша;

In one wall there was a broad recess;

несколько ступеней вели к алтарю, на котором стоял идол из чёрного блестящего камня и странно улыбался, глядя на картину запустения.

several steps led up to an altar, on which was an idol of a gleaming black stone; the deity smiled strangely as it gazed upon this picture of ruin.

А внизу пробивался ручей, наполнявший чуткую тишину шопотом своих струек;

From beneath it bubbled a brook which filled the wondrous silence with the murmur of its water.

несколько пальм питали свои корни его влагой и тянулись к синему небу, свободно глядевшему через разрушенную крышу…

Several palms stretched their roots into its course and towered up to the blue sky, which freely looked down through the ruined roof....

Дарну невольно поддался странному очарованию этого места и решил вопросить таинственное божество, веянием которого, казалось, был ещё полон разрушенный храм.

Darnu involuntarily submitted to the wondrous spell of this place and decided to question the mysterious deity, whose spirit still seemed to fill the ruined temple.

Зачерпнув воды из холодного ручья и подняв несколько плодов, которые обильно роняла с своей вершины старая смоковница, мудрец начал свои приготовления по всем правилам, начертанным в книгах созерцания.

The sage scooped up some water out of the cold brook and gathered some fruit which an old fig-tree had shed and then he began his preparations according to all the rules in the books on contemplation.

Прежде всего он сел против идола, поджавши ноги, и долго глядел на него, стараясь запечатлеть в уме его образ.

First of all he sat down facing the idol, drew up his legs, and looked at the image a long time, for he wanted to impress it upon his mind.

Потом, обнажив свой живот, устремил взоры на то место, где некогда его, ещё не рождённого, пуповина связывала с утробой матери.

Then he bared his abdomen and gazed upon that spot where he was bound to his mother before his earthly birth.

Ибо известно, что между бытием и небытием вмещается все познаваемое, и отсюда должны возникать откровения созерцаний…

For it is well known that all knowledge lies between being and not being and hence must come the revelations of contemplation....

В таком положении застал его закат первого дня и восход второго.

In such a posture he saw the end of the first day and the beginning of the second.

Потом знойный полдень ещё несколько раз сменялся прохладой вечера, и тени ночи уступали своё место солнечному свету, — а Дарну все сидел в том же положении, лишь изредка протягивая тыкву за водой или бессознательно поднимая плод.

The heat of noon several times replaced the cool of evening and the shadows of night gave place to the light of the sun,—but Darnu remained in the same position, rarely plunging his gourd into the water or absent-mindedly picking up some fruit.

Глаза мудреца потускли и остолбенели, члены отекли.

The eyes of the sage grew dull and fixed; his limbs dried up.

Сначала он чувствовал неудобства неподвижности и боль.

At first he felt the inconvenience and pain of immobility.

Потом эти ощущения ушли куда-то в глубину бессознательного, а перед застывшим взором мудреца иной мир, мир созерцания стал развёртывать свои странные видения и образы.

Later on these sensations passed into complete unconsciousness, and before the stony gaze of the sage another world, the world of contemplation, began to unroll its strange apparitions and shapes.

Они уже не имели никакого отношения к тому, что испытывал созерцающий мудрец.

They no longer bore any relationship to the experiences of the meditating sage.

Они были бескорыстны, безотносительны, довлели только себе, и, значит, в них готовилась открыться истина…

They were disinterested, disconnected, and concerned only themselves, and that meant that they were the preludes to a revelation of the truth.

Трудно сказать, сколько времени прошло таким образом.

It was hard to say how long this state continued.

Вода в тыкве уже высохла, пальма тихо шевелила листвой, рдеющие плоды срывались и падали у самых ног мудреца, но он оставлял их лежать на земле.

The water in the gourd dried up, the palms quietly rustled, the ripening fruits broke off and fell at the sage’s feet, but he let them lie on the ground.

Он уже почти освободился от жажды и голода.

He was almost freed from thirst and hunger.

Его уже не грело полуденное солнце и не охлаждала свежесть ночи.

He was not warmed by the noontide sun nor chilled by the cool freshness of the night.

Наконец он перестал отличать дневной свет от ночного мрака.

Finally he ceased to distinguish the light of day and the darkness of night.

Тогда перед внутренним взором Дарну явилось давно ожидаемое откровение.

Then the inner eye of Darnu saw the long expected vision.

Из его живота стал расти зеленый ствол бамбука и завершился узлом, как обыкновенный тростник.

Out of his abdomen grew a green trunk of bamboo tipped with a knot like an ordinary stem.

Из узла выросло следующее колено и так, поднимаясь кверху, ствол вырастал до пятидесятого колена, что соответствовало числу лет мудреца.

From the knot grew another section and thus, rising ever higher, the trunk grew to consist of fifty joints, a number corresponding to the years of the sage.

На самой верхушке, вместо листа и соцветия, воссело нечто, имевшее образ идола, стоявшего в храме.

At the top, instead of leaves and blossoms, grew a something resembling the idol in the temple.

И это нечто смотрело на Дарну с злою насмешкой.

This something looked down on Darnu with an evil smile.

— Бедный Дарну, — сказало оно наконец. —

“Poor Darnu,” it said finally.

Зачем, с таким трудом, пришёл ты сюда?

“Why did you come here and take so much trouble?

Что тебе нужно, бедный Дарну?

What do you want, poor Darnu?”

— Я ищу истину, — ответил мудрец.

“I seek the truth,” answered the sage.

— Так смотри на меня, я то — что ты искал.

“Then look on me, for I am what you sought.

Но я вижу, что взору твоему я неприятно и противно.

But I see that I am unpleasant and disagreeable to your sight.”

— Ты непонятно, — сказал опять Дарну.

“You are incomprehensible,” answered Darnu.

— Слушай, Дарну.

“Listen, Darnu.

Ты видишь пятьдесят колен тростника.

Do you see the fifty joints of the reed?”

— Пятьдесят колен тростника — мои годы, — сказал мудрец.

“The fifty joints of the reed are my years,” said the sage.

— А я восседаю на их вершине, потому что я «Необходимость», владычица всяких движений.

“And I sit above them, for I am ‘Necessity,’ the mistress of every movement.

Все творения, все дыхания, все существующее, все живущее — немощно, бессильно, безвластно;

Every act, every breath, everything existing, everything living is impotent, powerless, helpless;

под влиянием необходимости достигает оно цели своего бытия, которое есть смерть.

under the control of necessity it attains the aim of its existence, which is death.

Это я управляла всеми пятьюдесятью коленами твоей жизни от колыбели до настоящего мгновения.

I am that which has guided the fifty joints of your life from the cradle to the present moment.

Ты не сделал ничего во всю твою жизнь:

You have never done a single thing in your whole life:

ни одного доброго и ни одного злого дела…

not a single thing of good or evil....

Ты не подал ни одной лепты нищему в порыве сожаления, не нанёс ни одного удара в злобе своего сердца…

You have never given a coin to a beggar in a moment of pity nor dealt a single blow with hatred in your heart....

ты не вырастил ни одной розы в монастырском саду и не срубил ни одного дерева в роще…

you have never cared for a single rose in your monastery gardens nor felled a single tree in the forest....

ты не вскормил ни одного животного и не убил ни одного комара, сосущего твою кровь…

you have never fed a single animal nor killed a single gnat which was sucking your blood....

Ты не сделал ни одного движения во всю твою жизнь, которое не было бы вперёд рассчитано мною…

You have never made a single movement in your whole life without it being marked down in advance by me....

Потому что я — Необходимость…

Because I am Necessity....

Ты гордился своими поступками или погружался в глубокое раскаяние о своём грехе.

You have been proud of your actions or lamented bitterly for your sins.

Твоё сердце трепетало от любви или от злобы, а я — я смеялась над тобою, потому что я — Необходимость, и все было предписано мною.

Your heart trembled from love or hate, but I—I was laughing at you, for I am Necessity and write down everything in advance.

Когда ты выходил на площадь, чтобы учить таких же глупцов, что они должны делать и чего избегать, — я смеялась и говорила себе:

When you entered a square to teach fools what to do or what to avoid,—I was laughing and saying to myself:

вот сейчас мудрец Дарну провозгласит свою мудрость наивным глупцам и поделится своею святостию с грешниками.

just see wise Darnu reveal his wisdom to those naïve fools and share his sanctity with sinners.

И это не потому, что Дарну мудр и свят, а потому, что я, Необходимость, подобна потоку, а Дарну подобен листу, который увлекается потоком.

Not because Darnu is wise and holy, but because I, ‘Necessity,’ am like a stream and Darnu is like a leaf carried away by the current.

Бедный Дарну, ты думал, что тебя привело сюда искание истины…

Poor Darnu, you thought that you had been led hither by your search for truth....

А между тем на этих стенах среди моих вычислений записан день и час, когда ты переступил этот порог.

But on these walls among my calculations was marked the day and the hour when you had to cross this threshold.

Потому что я — Необходимость…

Because I am Necessity....

Бедный мудрец!

Poor sage!”

— Ты мне противна, — сказал мудрец с отвращением.

“I loathe you,” said the seer with aversion.

— Знаю.

“I know it.

Потому что ты считал себя свободным, а я — Необходимость, владычица твоих движений.

Because you considered yourself free and I am Necessity, the mistress of every movement.”

Тогда Дарну рассердился, схватил все пятьдесят колен тростника, изломал их и отбросил далеко от себя.

Then Darnu became angry; he seized the fifty joints of the reed, broke them off, and flung them away.

— Так, — сказал он, — поступаю я со всеми пятьюдесятью коленами своей жизни, потому что все пятьдесят лет я был лишь игралищем Необходимости.

“So,” he said, “so will I deal with the fifty joints of my life, because during these fifty years I was merely the tool of Necessity.

Теперь я освобождаюсь, потому что я узнал ее, и хочу скинуть ее ярмо.

Now I will free myself, because I have seen and I want to break my yoke.”

Но Необходимость, невидимая во мраке, окружавшем тусклые взоры мудреца, засмеялась и сказала опять:

But Necessity, invisible in the darkness which surrounded the dull gaze of the sage, laughed and repeated:

— Нет, бедный Дарну, ты все-таки мой, потому что я — Необходимость.

“No, poor Darnu, you are still mine, because I am Necessity.”

Тогда Дарну с трудом открыл глаза и сразу почувствовал, что ноги у него отекли и болят.

Darnu opened his eyes with difficulty and suddenly he felt that his feet were swollen and painful.

Он хотел подняться, но тотчас же опять опустился.

He started to rise, but at once he sank back again.

Потому что теперь смысл всех надписей в храме стал для него ясен, и стали ясны все вычисления.

Because he now saw clearly the significance of all the inscriptions and calculations in the temple.

И как только он захотел расправить свои члены, он увидел, что его желание уже записано на стене.

As soon as he began to move his limbs, he saw that his desire to do so had already been written on the wall.

И ему послышался, как бы из другого мира, голос Необходимости:

As from another world, the voice of Necessity came to his ears:

— Ну, что же, подымись, бедный Дарну, ведь у тебя отекли члены.

“Rise now, poor Darnu; your limbs are swollen.

Ты видишь: 999998 из тьмы твоих братьев делают это.

You see 999,998 of your brothers in darkness do it....

Это — необходимо.

It is necessary..”

Дарну с досадой остался в прежнем положении, которое теперь причиняло ему ещё более страдания.

In disgust Darnu remained in his former position, which now became still more painful.

Но он сказал себе:

But he said to himself:

я буду тем одним из тьмы, который не подчинится необходимости, потому что я — свободен.

“I will be one of those in the darkness who will not submit to Necessity, because I am free.”

Между тем солнце поднялось на средину неба и, заглянув в отверстие кровли, стало сильно жарить его плохо защищённое тело.

Meanwhile the sun had reached the zenith, and as it looked through the holes in the roof, it began to parch the ill-protected body of the sage....

Дарну протянул руку к своей тыкве.

Darnu stretched out his hand toward his gourd.

Но тотчас же он увидел, что и это записано на стене в числе 999998, а Необходимость опять сказала:

But he at once saw what was written on the wall under the number 999,998 and Necessity again said:

— Бедный мудрец, тебе необходимо напиться.

“Poor sage, it is necessary that you drink.”

И Дарну оставил тыкву на месте, сказав:

Darnu left the gourd untouched and said:

— Не стану пить, потому что я свободен.

“I will not drink, because I am free.”

Кто-то опять засмеялся в отдаленном углу храма, а в это время один из плодов на смоковнице отяжелел и упал у самой руки мудреца.

There came a laugh from a distant corner of the temple and at the same time one of the fruits of the fig-tree grew too heavy to hang any longer and fell at the feet of the sage.

И тотчас же на стене изменилась одна цифра…

At the same time a number on the wall changed.

Дарну понял, что это — новое покушение Необходимости на его внутреннюю свободу.

Darnu realized at once that this was a new attempt of Necessity to destroy his inner liberty.

— Не стану есть, — сказал он, — потому что я свободен.

“I will not eat,” he said, “because I am free.”

И опять кто-то засмеялся в глубине храма, а в журчании ручья ему послышалось:

Again there came a laugh from the depths of the temple and he heard the murmuring of the brook:

— Бедный Дарну!

“Poor Darnu!”

Мудрец окончательно рассердился.

The sage became more angry.

Он оставался недвижим, не глядя на плоды, от времени до времени срывавшиеся с веток, не слушая соблазнительного журчания воды, и все только твердил про себя одно слово:

He remained motionless without looking at the fruit which from time to time fell from the boughs, without hearkening to the seductive murmur of the waters, and he kept repeating one phrase to himself:

я свободен, свободен, свободен!

“I am free, free, free!”

И чтобы плод как-нибудь, вопреки его свободе, не попал ему в рот, он сжал его и крепко стиснул зубы.

And that no fruit might thwart his freedom by falling directly into his mouth, he closed it tightly and clenched his teeth.

Так он сидел долго, освободившись от голода и жажды и стараясь распространить на все четыре страны света уверенность в своей внутренней свободе.

Thus he sat for a long time, freeing himself from hunger and thirst and trying to spread abroad to all the corners of the earth confidence in his inner liberty.

Он исхудал, он высох, он одеревенел, он потерял меру времени и пространства, он не различал дня и ночи и все твердил про себя, что он свободен.

He grew thin, dried up, became wooden, lost track of time and space. He could no longer distinguish day and night, but he kept repeating and asserting to himself that he was free.

По истечении некоторого времени птицы, свыкшиеся с его неподвижностью, прилетали и садились на него, а потом пара диких горлиц устроили себе гнездо на голове свободного мудреца и беззаботно вывели детей в складках его тюрбана.

After a certain space of time, the birds became accustomed to his immobility, flew up and perched upon him, and still later a pair of wild doves built their nest on the head of the free sage and heedlessly brought forth their young in the folds of his turban.

«О, глупые птицы! —

“O foolish birds!”

думал мудрый Дарну, когда сначала воркование супругов, а потом писк птенцов достигал до его сознания… —

thought wise Darnu, when first the calling of the parents and the peeping of the young penetrated his consciousness.

Все это они делают потому, что не свободны и подчиняются законам необходимости».

“They do all this because they are not free and obey the laws of Necessity.”

И даже, когда плечи его стали покрываться налётом птичьего помета, — он опять говорил себе:

And even when his shoulders were covered with the droppings of the birds,—he again said to himself:

— Глупые!

“Fools!

И это тоже они делают потому, что не свободны.

They do this too, because they are not free.”

Себя же он почитал свободным в высочайшей степени и даже близким к богам.

He counted himself perfectly free and close to the gods.

Снизу, из почвы, потянулись тонкие стебельки ползучих растений и стали обвивать его неподвижные члены…

Below, out of the soil, the thin tendrils of climbing vines began to rise and to wind themselves around his immovable limbs....

Раз только мудрый Дарну был отчасти выведен из полной бессознательности и даже ощутил где-то в отдаленном уголке души чувство лёгкого изумления. Это было вызвано появлением мудреца Пураны.

Only once was the wise Darnu partially recalled from complete unconsciousness and at that time he felt in some remote corner of his mind a sensation of mild astonishment.

Мудрец Пурана, точь-в-точь как и Дарну, подошёл к храму, прочитал надпись над входом и, войдя внутрь, стал рассматривать начертание на стенах.

This was caused by the appearance of the sage Purana. Exactly like Darnu he walked up to the temple, read the inscription above the entrance, and then going in, began to read the figures on the walls.

Мудрец Пурана мало походил на своего сурового товарища.

The wise Purana was very unlike his stern companion.

Он был благодушен и круглолиц.

He was kindly and had a round face.

Средина его туловища представляла округлённости, приятные для взгляда, глаза светились, а губы улыбались.

A cross-section of his trunk would have formed a circle, his pleasant eyes sparkled, and his lips wore a smile.

В своей мудрости он никогда не был строптив, как Дарну, и искал скорее блаженного покоя, чем свободы.

In his wisdom he was never obstinate like Darnu, and he sought blessed peace far more zealously than he did freedom.

Обойдя храм, он подошёл к нише, поклонился божеству и, увидев ручей и смоковницу, сказал:

Walking around the temple, he came to the recess, reverenced the deity, and then, with a glance at the brook and the fig tree, he said:

— Вот божество с приятной улыбкой, а вот ручей сладкой воды и смоковница.

“Here is a deity with a pleasant smile, and there is a stream of fresh water and a fig-tree.

Что ещё нужно человеку для приятного созерцания?

What more does a man need for pleasant contemplation?

А вот и Дарну.

Yes, and there’s Darnu.

Он уже блажен до такой степени, что птицы вьют на нем свои гнезда…

He is so blessed that the birds are building their nests upon him....”

Вид мудрого товарища был не особенно радостен, но Пурана, с благоговением поглядев на него, сказал себе:

The appearance of his wise friend was not especially joyous, but Purana, gazing at him reverently, said to himself:

— Без сомнения, он блажен;

“There’s no doubt he’s blessed;

но он всегда прибегал к слишком суровым способам созерцания.

but he always loved too stern methods of contemplation.

Я же воздержусь от высших степеней блаженства и надеюсь рассказать землякам то, что увижу на ступенях низших.

I do not aspire to the higher stages of blessedness, but I hope to tell the dwellers upon earth what I see on the lower planes.”

И затем, обильно насладившись питьем и самыми сочными плодами, он уселся поудобнее, невдалеке от Дарну, и тоже приступил к приемам созерцания, согласно правилам:

Then after enjoying the water and the juicy fruit, he sat down comfortably not far from Darnu, and he too prepared for contemplation in the proper way:

то есть обнажив живот и устремив взгляд на то же место, как и первый мудрец.

that is, by baring his abdomen and gazing at it as the other sage had done.

Так проходило время, медленнее, чем у Дарну, потому что благодушный Пурана нередко прерывал созерцание, чтобы освежиться водой и сочными плодами.

So passed a time, more slowly than with Darnu, for the kindly Purana often interrupted his contemplation to enjoy the water and the juicy fruit.

Но, наконец, из чрева второго мудреца тоже поднялся ствол бамбука и тоже завершился пятьюдесятью коленами, соответствовавшими годам его жизни.

Finally out of the navel of the second wise man sprang a bamboo trunk and this attained a height of fifty joints, the number of the years of his life.

На вершине опять воссела «Необходимость», но ему, в тумане полубытия, казалось, что она приятно улыбается, и он отвечал ей не менее приятными улыбками.

On the top again sat “Necessity,” but in his semi-conscious state she seemed to him to smile pleasantly and he replied in the same way.

— Кто ты, о приятное божество? —

“Who are you, kind deity?”

спросил он.

he asked.

— Я — Необходимость, управлявшая всеми пятьюдесятью коленами твоей жизни…

“I am Necessity, who has governed the fifty years of your life.

Все, что ты делал, делал не ты, а я, ибо ты не более, как листок, уносимый потоком, а я владычица всех движений.

All that you have done, you did not do, but I did them, for you are but a leaf swept along by the stream and I am the mistress of every movement.”

— Будь же благословенна, — сказал Пурана, — я вижу, что недаром пришёл к тебе.

“Blessed art thou,” said Purana. “I see that I have not come to you in vain.

Продолжай и на будущее время исполнять своё дело за себя и за меня, а я в приятном созерцании буду наблюдать за тобою.

Continue in the future to execute your tasks for yourself and me and I will watch for you in pleasant contemplation.”

И он погрузился в дремоту, с блаженною улыбкою на устах.

He lost himself in sleep with a happy smile on his lips.

Так продолжал он своё приятное созерцание, от времени до времени протягивая тыкву к воде или подымая плод, упадавший к ногам.

So he continued his pleasant contemplation, from time to time filling his gourd with water or picking up fruit which had fallen to the ground at his feet.

Но каждый раз он делал это с меньшим удовольствием, так как созерцательная дремота одолевала его все сильнее, а ближайшие плоды были уже съедены, и чтобы достать их с дерева, нужно было делать усилия.

Each time he stirred with less and less pleasure, since the drowsiness of contemplation was more and more strongly mastering him, and since he had already eaten the fruit which was nearest to him, he had to exert himself to obtain them from the tree.

Наконец, однажды, он сказал себе:

Finally he said to himself:

— Я суетный человек, слишком удалившийся от истины, и потому предаюсь суетным заботам.

“I’m a foolish man far removed from truth, and that’s why I have such foolish cares.

Не оттого ли доброе божество не торопится со своими откровениями?

Isn’t it because this good deity is so slow with her revelations?

Вот передо мною на дереве зрелый плод, а мой желудок пуст…

Here before me on the tree is ripe fruit and my stomach is empty....

Но разве закон необходимости не гласит:

But doesn’t the law of necessity say: ‘

где есть голодный желудок и где есть плод, — последний необходимо влечётся к желудку…

‘where there is an hungry stomach and fruit, the latter must of necessity enter the former’?...

Итак, о, добрая Необходимость, я отдаюсь твоей власти…

So, kind necessity, I submit to your power....

Не в этом ли высшее блаженство?

Isn’t that the greatest blessedness?”

И вот он погрузился уже в полное созерцание, как и Дарну, и стал ждать, пока необходимость осуществит себя сама.

Thereupon he buried himself in complete contemplation like Darnu, and he waited for necessity to manifest herself.

А чтобы несколько облегчить ей задачу, он раскрыл свой рот по направлению к смоковнице…

In order to facilitate her task, he held his mouth open facing the fig tree....

Он ждал день, другой и третий…

He waited one day, two, three....

Постепенно улыбка застывала на его лице, тело исхудало, исчезла приятная округлость стана, жир под его кожей истощился и из-под нее выступили сухожилия.

Gradually the smile congealed upon his face, his body dried up, the pleasant rotundity of his form disappeared, the fat under his skin wasted away and the sinews stood out distinctly through it.

Когда, наконец, время плода приспело и он упал, ударив Пурану по носу, — то мудрец уже не слышал падения и не ощутил удара…

When at last the fruit ripened and fell, striking Purana on the nose,—the sage did not hear it fall nor did he feel the blow....

Другая пара горлиц свила гнездо в складках его тюрбана, в гнезде скоро защебетали птенцы, и плечи Пураны обильно покрылись птичьим пометом.

Another pair of doves built a nest in the folds of his turban, fledglings peeped soon in the nest, and the shoulders of Purana were covered thickly with the droppings of the birds.

Когда же буйная поросль перекинулась также на него, то вскоре нельзя уже было отличить Пурану от его товарища — строптивого мудреца, боровшегося с Необходимостью, от мудреца благодушного, который ей всецело покорился.

When the luxurious vines had enveloped Purana, it was impossible to distinguish him from his companion—the obstinate sage struggling against Necessity from the good-natured sage willingly submitting to it.

И в храме водворилась полная тишина, среди которой блестящий идол смотрел на обоих мудрецов со своей загадочной и странной улыбкой.

Absolute silence reigned in the temple, and the gleaming idol looked down on the two sages with its enigmatic and strange smile.

Срывались и падали плоды с деревьев, журчал ручей, белые облака проносились по синему небу, заглядывая во внутренность храма, а мудрецы все сидели без признаков жизни — один в блаженстве отрицания, другой в блаженстве подчинения Необходимости…

Fruit ripened and fell from the trees, the brook bubbled on, white clouds sailed across the blue sky and looked down into the interior of the temple and the sages sat on without manifesting any signs of life—one in the blessedness of denial, the other in the blessedness of submission to Necessity.

Вечная ночь уже распростёрла над обоими свои чёрные крылья, и никто из живущих никогда не узнал бы, какая истина являлась двум мудрецам на вершине пятидесяти колен тростника…

Eternal night had spread its black wings over both and no living being would ever have known the truth which the two sages had perceived at the summit of the fifty joints of the reed.

Но прежде чем угас последний луч, светившийся в сумерках сознания мудрого Дарну, ему все-таки опять послышался прежний голос:

But before the last spark which illumined in the darkness the consciousness of wise Darnu had been finally extinguished,—he heard again the same voice as before:

Необходимость смеялась в наступающем мраке, и этот хохот, молчаливый и беззвучный, пронизал Дарну предчувствием смерти…

Necessity was laughing in the gathering darkness, and this laughter, taciturn and soundless, seemed to Darnu a presentiment of death....

— Бедный Дарну, — говорило неумолимое божество, — жалкий мудрец!

“Poor Darnu,” said the implacable deity, “pitiable sage!

Ты думал уйти от меня, ты надеялся скинуть моё ярмо и, превратившись в неподвижный чурбан, купить этим сознание внутренней свободы…

You thought you could leave me, you hoped that you could lay aside my yoke and by turning into an immobile column purchase thereby the consciousness of spiritual liberty....”

— Да, я свободен, — мысленно ответил упрямый мудрец. —

“Yes, I am free,” answered the thought of the obstinate sage.

Я один из тьмы твоих слуг не исполняю заветов необходимости…

“I alone in the darkness of your servants do not obey the commands of Necessity....”

— Смотри же сюда, бедный Дарну…

“Look here, poor Darnu....”

И внезапно перед внутренним взором его открылся опять смысл всех надписей и всех вычислений на стенах храма.

Suddenly with his inner eye he saw again the meaning of all the inscriptions and calculations on the walls of the temple.

Цифры тихо изменялись, росли или убывали сами собою, и одна из них особенно привлекла его взоры.

The numbers quietly changed, they grew or diminished automatically and one of them especially attracted his attention.

Это была цифра 999998…

It was the number 999,998....

И пока он смотрел на нее, внезапно ещё две единицы пали на стену, и длинный итог стал тихо превращаться.

And as he looked at it, two units more fell on the wall and the long number quietly began to change.

Дарну внутренне содрогнулся, а Необходимость опять засмеялась.

Darnu trembled and Necessity smiled again.

— Понял ли ты, бедный мудрец?

“You understood, poor sage?

На сто тысяч слепых моих слуг всегда приходится один упрямец, как ты, и один ленивец, как Пурана…

In every hundred thousand of my blind servants there is always one obstinate man like you, and one lazy man like Purana....

И вы пришли сюда оба…

You have both come here....

Привет вам, мудрецы, завершающие мои вычисления…

Greetings, ye sages, who have completed my calculations....”

Тогда из потускневших глаз мудреца выкатились две слезинки, тихо покатились по иссохшим щекам и упали на землю, как два зрелых плода с древа его долголетней мудрости.

Two tears rolled down from the dull eyes of the sage; they quietly rolled down over his dried up cheeks and fell upon the ground like two ripe fruits from the tree of his aged wisdom.

А за стенами храма все шло по-старому.

Beyond the walls of the temple everything went as usual.

Светило солнце, веяли ветры, люди в долине предавались заботам, в небе набирались тучи…

The sun shone, the winds blew, the people in the valley busied themselves with their cares, the clouds gathered in the heavens....

Проходя над горами, они отяжелели и обессилели.

As they crossed the mountains, they became heavy and weak.

В горах разразилась гроза…

A storm broke in the mountains....

И опять, как это бывало в старые времена, — глупый пастух соседнего склона пригнал своё стадо, а с другой стороны пригнала своё стадо юная и глупая пастушка.

Again as in times of yore, a foolish shepherd from a neighboring hillside drove hither his flock and from another direction a young and foolish shepherdess drove hither her flock.

Они встретились у ручья и пиши, из которой на них глядело божество с странной улыбкой, и, пока шумела гроза, они обнимались и ворковали совершенно так, как это делали 999999 пар в таком же положении.

They met by the brook and the recess out of which the deity looked at them with its strange smile, and while the thunder roared, they embraced and cooed, just as 999,999 pairs had done in the same situation.

И если бы мудрый Дарну мог их видеть и слышать, он, наверное, сказал бы в высокомерии своей мудрости:

If wise Darnu could have seen and heard them, he would certainly have said in the greatness of his wisdom:

— Глупые, — они делают это не для себя, а в угоду Необходимости.

“Fools, they are doing this not for themselves but for the pleasure of Necessity.”

Между тем гроза прошла, солнечный свет опять заиграл в зелени, ещё покрытой блестящими каплями дождя, и осветил потемневшую было внутренность храма.

The storm passed, the sun again played upon the grass, which was still covered with the sparkling drops of rain and lighted up the darkened interior of the temple.

— Посмотри, — сказала пастушка, — вот два новых изваяния, которых здесь прежде не было.

“Look,” said the shepherdess, “see those two new statues. They never were here before.”

— Молчи, — ответил пастух. —

“Hush,” answered the shepherd.

Старики говорят, что это поклонники древнего божества.

“Old men say that these are worshippers of the ancient deity.

Впрочем, они не могут сделать вреда…

But they can’t do any harm....

Останься с ними, а я пойду отыщу твоих пропавших овец.

Stay with them and I’ll go and find your stray sheep.”

И он ушёл, а она осталась с идолом и двумя мудрецами.

He went out and left her alone with the idol and the two sages.

А так как ей было немного страшно и, кроме того, она была ещё полна молодой любви и восторга, то она не могла оставаться на месте, а ходила по храму и громко пела песни любви и радости.

Because she was a little afraid and because she was filled with youthful love and delight, she could not remain in one place but kept walking around the temple and singing loud songs of love and joy.

Когда же гроза совсем прошла и края темной тучи скрылись за дальними вершинами горной цепи, она нарвала ещё влажных цветов и убрала ими идола.

When the storm was entirely passed and the edge of the dark cloud had hidden itself behind the distant summits of the range of mountains, she pulled some damp flowers and decked the idol with them.

А чтобы скрыть его неприятную улыбку, она. воткнула ему в рот плод горного ореха с веткой и листьями.

To conceal its unpleasant smile, she stuck in its mouth a fruit of the mountain nut with its leaves and stem.

После этого она взглянула на него и громко засмеялась.

Then she looked at it and laughed aloud.

Но и этого ей было мало.

That did not seem enough.

Она захотела убрать цветами также и старцев.

She wanted to adorn the old men with flowers.

Но так как на добром Пуране было ещё гнездо с птенцами, то она обратила внимание на сурового Дарну, гнездо которого уже опустело.

But since good Purana still carried the nest with the young birds, she turned her attention to stern Darnu, whose nest had been abandoned.

Она сняла пустое гнездо, очистила тюрбан, волосы и плечи старца от птичьего помета, потом обмыла его лицо ключевой водой.

She removed the empty nest, cleaned of bird droppings the turban, hair and shoulders of the sage and washed his face with spring water.

Она думала, что этим она платит богам за их покровительство ее счастью.

She thought that in this way she was recompensing the gods for their protection of her happiness.

А так как и этого ей показалось мало, то, все ещё переполненная своей радостью, она наклонилась, и вдруг блаженный Дарну, стоявший на самом пороге Нирваны, ощутил на своих сухих губах крепкий поцелуй глупой женщины…

Because even this seemed little and she was overflowing with joy, she bent over and suddenly the blessed Darnu, standing on the very threshold of Nirvana, felt on his dry lips the vigorous kiss of the foolish girl....

Вскоре после этого вернулся пастух с найденной овечкой, и оба ушли, распевая весёлую песню.

Soon after the shepherd returned with a lamb which he had found, and the two went off, singing a cheerful song.

Между тем искра, едва не угасшая в сознании мудрого Дарну, затлелась опять и стала разгораться все сильнее.

In the meantime, that spark which had not been quite extinguished in the consciousness of wise Darnu, flickered up and commenced to burn brighter and brighter.

Прежде всего в нем, как в доме, где все спят, проснулась мысль и стала беспокойно метаться в темноте.

First of all, in him as in a house where everyone is sleeping, thought awoke and began to wander restlessly in the darkness.

Мудрый Дарну думал целый час и надумал одну только фразу:

Wise Darnu thought a whole hour and formed only one phrase:

— Они подчинялись Необходимости…

“They were subject to Necessity....”

Ещё через час:

Another hour:

— Но, в конце концов, и я тоже ей подчинился…

“But in the last instance, I too was subject to it....”

Третий час принёс новую посылку:

A third hour brought a new premise:

— Срывая плод — я исполнял закон необходимости.

“In picking the fruit, I obeyed the law of Necessity.”

Четвёртый:

A fourth:

— Но и отказываясь — я исполняю ее расчёты.

“But in refusing, I fulfilled her calculations.”

Пятый:

A fifth:

— Они, глупые, живут и любят, а мы с мудрым Пураной умираем.

“Those fools live and love, but wise Purana and I die.”

Шестой:

A sixth:

— В этом есть, может быть, необходимость, но очень мало смысла.

“This perhaps is a work of Necessity, but it has very little sense.”

После этого проснувшаяся мысль окончательно поднялась и стала будить другие спавшие способности:

Then awakened thought finally stirred itself and began to rouse other sleeping faculties:

— Если мы с Пураной умрём, — сказал себе мудрец Дарну, — это будет неизбежно, но глупо.

“If Purana and I die,” said wise Darnu to himself, “it will be inevitable but foolish.

Если мне удастся спасти себя и товарища, — это будет тоже необходимо, но умно.

If I succeed in saving myself and my companion, it will be likewise necessary but sensible.

Итак, будем спасаться.

Therefore we will save ourselves.

Для этого нужна воля и усилие.

For this I need will and strength.”

Он отыскал в себе маленькую искорку воли, которая ещё не угасла.

He rallied the little spark of will which had not been extinguished.

Он заставил ее поднять свои отяжелевшие веки.

He compelled it to raise his heavy eyelids.

Дневной свет ворвался в его сознание, как врывается он в помещение по открытии ставень.

The daylight broke in upon his consciousness, as it floods a room on the opening of the shutters.

И прежде всего ему представилась безжизненная фигура товарища, с застывшим лицом и с предсмертной слезой на щеке.

First he noticed the lifeless figure of his friend, with his set face and the tear that precedes death already on his cheeks.

Тогда в сердце Дарну шевельнулась такая жалость к злополучному спутнику его мудрости, что воля забегала в нем ещё шибче.

Darnu’s heart felt such pity for his ill-fated fellow seeker after truth that his will became stronger and stronger.

Она кинулась в его руки, и они стали двигаться, потом уже руки помогли ногам…

It entered his hands and they began to move; his hands helped his feet....

На все это понадобилось времени гораздо больше, чем ушло его на размышления.

This all took much longer to execute than to decide upon.

Однако уже следующее утро застало тыкву Дарну, полную свежей воды, у самых уст Пураны, а кусок сочного плода попал, наконец, в раскрытый рот благодушного мудреца.

But the following morning found Darnu’s gourd full of fresh water at Purana’s lips, and a piece of juicy fruit fell finally into the open mouth of the good-natured sage.

Тогда челюсти Пураны пришли сами собой в движение, и он подумал:

Then Purana’s jaws moved and he thought:

«О, благодетельная Необходимость.

“O benevolent Necessity.

Я вижу, ты уже начинаешь исполнять своё обещание».

I see that you are now beginning to fulfill your promise.”

Но затем, убедясь, что около него хлопочет не божество, а его товарищ Дарну, он несколько обиделся и сказал:

But when he realized that it was not the goddess but his companion Darnu who was stirring around him, he felt himself rather insulted and said:

— Восемь горных хребтов и семь морей, солнце и святых богов, тебя, меня, вселенную — всех движет Необходимость…

“Eight mountain ranges and seven seas, the sun and the holy gods, you, I, the universe,—all are moved by Necessity....

Зачем ты разбудил меня, Дарну?

Why did you awaken me, Darnu?

Я стоял уже на пороге блаженного покоя.

I was on the threshold of blessed peace.”

— Но ты был подобен мертвецу, друг Пурана.

“You were like a corpse, friend Purana.”

— Кто, подобно слепому, не видит, подобно глухому, не слышит, подобно древу, бесчувствен и недвижим, — о том знай, что он достиг покоя…

“He who like a blind man sees nought, like a deaf man hears nought, like a tree is insensible and immovable, has attained rest....

Дай мне ещё напиться, друг Дарну…

Give me some more water to drink, friend Darnu....”

— Пей, Пурана.

“Drink, Purana.

Я вижу ещё слезу на твоей щеке.

I still see a tear on your cheek.

Не блаженство ли покоя выжало ее из твоих глаз?

Did not the blessedness of peace press it from your eyes?”

После этого мудрые старцы ещё три недели приучали свои уста к питью и пище, а члены к движению, и в течение трёх недель спали в храме, согреваясь взаимно теплотой своих тел, пока к ним вернулись силы.

The wise sages spent the next three weeks in accustoming their mouths to eating and drinking and their limbs to moving, and during these three weeks they slept in the temple and warmed each other with the heat of their bodies till their strength returned.

В начале четвёртой недели они стояли у порога разрушенного храма.

At the beginning of the fourth week, they stood at the threshold of the ruined temple.

Внизу, у их ног, зеленели склоны гор, сбегавшие уступами в долину…

Below at their feet lay the green slopes of the mountain descending into the valley....

Далеко в долине виднелись изгибы реки, белели домики деревень и городов, где люди жили обычной жизнию, предаваясь заботам, страстям, любви, гневу и ненависти, где радость сменяется горем, и горе залечивается новой радостию, и где среди гремящего потока жизни люди подымают глаза к небу, отыскивая там путеводные звезды…

Far in the distance were the winding rivers, the white houses of the villages and cities where people lived their normal lives, busied with cares, passions, love, anger and hate, where joy was changed for sorrow, and sorrow was healed by new joy, and where amid the roaring torrent of life men raised their eyes to heaven, seeking a star to guide them....

Мудрецы стояли и глядели на картину жизни с порога старого храма.

The sages stood and looked at the picture of life spread out at the entrance to the old temple.

— Куда нам идти, друг Дарну? —

“Where shall we go, friend Darnu?”

спросил ослеплённый Пурана. —

asked the blinded Purana.

Нет ли указаний на стенах храма?

“Are there no directions on the walls of the temple?”

— Оставь в покое и храм, и его божество, — ответил Дарну. —

“Leave the temple and its deity in peace,” answered Darnu.

Пойдём ли мы направо, это будет согласно с Необходимостию.

“If we go to the right, that will be in accordance with Necessity.

Пойдём ли мы налево, это тоже с нею согласно.

If we go to the left, that too is in accordance with her.

Разве ты не понял, друг Пурана, что это божество признает своими законами все то, что решит наш выбор.

Don’t you understand, friend Purana, that this deity acknowledges as its laws everything that our choice decides upon.

Необходимость — не хозяин, а только бездушный счётчик наших движений. Счётчик отмечает лишь то, что было.

Necessity is not the master but merely the soulless accountant of our movements.

А то, что ещё должно быть — будет только через нашу волю…

The accountant marks only what has been. What must be—will be only by our will....”

— Значит…

“It means....”

— Значит, — предоставим Необходимости заботиться о своих расчётах, как она знает.

“It means,—let us permit Necessity to worry over her calculations, as she will.

А сами выберем путь, который ведёт нас туда, где живут наши братья.

Let us choose that path which leads us to the homes of our brothers.”

И оба мудреца весёлыми ногами стали спускаться с горных высей в долину, туда, где жизнь людей протекает среди забот, любви и горя, где раздаётся смех и льются слезы…

With cheerful steps both sages went down from the mountain heights into the valley, where human life flows on amid cares, love, and sorrow, where laughter echoes and tears flow....

— …И где ваш домоправитель, о, Кассапа, покрывает рубцами спину раба Джеваки, — прибавил мудрый Дарну с улыбкой укоризны.

“And where our steward, O Kassapa, covers the back of the slave Jebaka with welts,” added wise Darnu with a smile of reproach.

Вот что рассказал весёлый старец Улайя юному сыну раджи Личави, впавшему в бездействие уныния…

This is the story which the cheerful sage Ulaya told to the young son of the Rajah Lichava, when he had fallen into the idleness of despair....

Дарну и Пурана улыбались, не отрицая и не подтверждая, а Кассапа выслушал рассказ и удалился в раздумий по направлению к дому отца своего, могучего раджи Личави.

Darnu and Purana smiled, denying nothing and affirming nothing, and Kassapa heard the story. Buried in thought he went away toward the home of his father, the powerful Rajah Lichava.