...В тот вечер Кузьма Васильевич Ергунов рассказал нам опять свою историю.

That evening Kuzma Vassilyevitch Yergunov told us his story again.

Он повторял ее аккуратно раз в месяц, и мы слушали ее каждый раз с новым удовольствием, хотя знали ее чуть не наизусть, со всеми ее подробностями.

He used to repeat it punctually once a month and we heard it every time with fresh satisfaction though we knew it almost by heart, in all its details.

Подробности эти обросли, если можно так выразиться, первоначальный ствол самой истории, как опёнки обрастают срубленный пень.

Those details overgrew, if one may so express it, the original trunk of the story itself as fungi grow over the stump of a tree.

Слишком хорошо зная характер нашего собеседника, мы не затруднялись пополнять его недомолвки и пропуски.

Knowing only too well the character of our companion, we did not trouble to fill in his gaps and incomplete statements.

Но с тех пор Кузьма Васильевич умер, и уже рассказывать его историю будет некому, а потому мы и решаемся довести ее до всеобщего сведения.

But now Kuzma Vassilyevitch is dead and there will be no one to tell his story and so we venture to bring it before the notice of the public.

Случилась она лет сорок тому назад, во время молодости Кузьмы Васильевича.

It happened forty years ago when Kuzma Vassilyevitch was young.

Сам он говорил про себя, что был он тогда франт и красавец, кровь с молоком, губы имел румяные, волосы кудрявые и очи соколиные. Мы верили ему на слово, хотя ничего подобного в нем не находили:

He said of himself that he was at that time a handsome fellow and a dandy with a complexion of milk and roses, red lips, curly hair, and eyes like a falcon's. We took his word for it, though we saw nothing of that sort in him;

на наши глаза Кузьма Васильевич представлялся человеком наружности весьма обыкновенной, с простым и как бы заспанным лицом, грузным и нескладным телом.

in our eyes Kuzma Vassilyevitch was a man of very ordinary exterior, with a simple and sleepy-looking face and a heavy, clumsy figure.

Но и то сказать:

But what of that?

годы хоть какую красоту исказят!

There is no beauty the years will not mar!

Следы франтовства более ясно сохранились в Кузьме Васильевиче.

The traces of dandyism were more clearly preserved in Kuzma Vassilyevitch.

Он до старости носил узкие панталоны со штрипками, перетягивал свой дебелый стан, на затылке стриг, на лбу завивал свои волосы, и усы красил персидскою фаброй, которая, впрочем, отливала больше багрянцем и даже зеленью, чем чернотой.

He still in his old age wore narrow trousers with straps, laced in his corpulent figure, cropped the back of his head, curled his hair over his forehead and dyed his moustache with Persian dye, which had, however, a tint rather of purple, and even of green, than of black.

Со всем тем Кузьма Васильевич был весьма достойный дворянин, хотя за преферансом любил «запускать глазенапа» к соседям, то есть заглядывать им в карты;

With all that Kuzma Vassilyevitch was a very worthy gentleman, though at preference he did like to "steal a peep," that is, look over his neighbour's cards;

но это он делал 7 не столько из жадности, сколько из бережливости, ибо не любил попусту тратить деньги.

but this he did not so much from greed as carefulness, for he did not like wasting his money.

Однако в сторону прибаутки:

Enough of these parentheses, however;

приступим к самому делу.

let us come to the story itself.

III

Дело это происходило весной, в тогда ещё новом городе Николаеве, куда Кузьма Васильевич был откомандирован по казённому поручению. (

It happened in the spring at Nikolaev, at that time a new town, to which Kuzma Vassilyevitch had been sent on a government commission. (

(Он служил лейтенантом во флоте.)

(He was a lieutenant in the navy.)

Начальство вверило ему, как надёжному и благоразумному офицеру, надзор за какими-то морскими постройками и от времени до времени выдавало в его распоряжение довольно значительные суммы, которые он, для большей безопасности, постоянно носил в кожаном поясе на теле.

He had, as a trustworthy and prudent officer, been charged by the authorities with the task of looking after the construction of ship-yards and from time to time received considerable sums of money, which for security he invariably carried in a leather belt on his person.

Кузьма Васильевич действительно отличался благоразумием и, несмотря на свои молодые годы, вёл себя примерно;

Kuzma Vassilyevitch certainly was distinguished by his prudence and, in spite of his youth, his behaviour was exemplary;

всяких неприличных поступков избегал тщательно, не прикасался карт, вина не пил и даже общества чуждался, так что товарищи его, смирные — прозывали его красною девицей, а буйные — мямлей и рохлей.

he studiously avoided every impropriety of conduct, did not touch cards, did not drink and, even fought shy of society so that of his comrades, the quiet ones called him "a regular girl" and the rowdy ones called him a muff and a noodle.

За Кузьмой Васильевичем водился один только грешок: он питал сердечную склонность к прекрасному полу;

Kuzma Vassilyevitch had only one failing, he had a tender heart for the fair sex;

однако и тут умел сдерживать свои порывы и никакого «малодушества» себе не позволял.

but even in that direction he succeeded in restraining his impulses and did not allow himself to indulge in any "foolishness."

Он вставал и ложился спать рано, добросовестно исполнял свою обязанность, и единственное его развлечение состояло в вечерних, довольно продолжительных, прогулках по загородным улицам Николаева.

He got up and went to bed early, was conscientious in performing his duties and his only recreation consisted in rather long evening walks about the outskirts of Nikolaev.

Книг он не читал, ибо боялся приливов в голове;

He did not read as he thought it would send the blood to his head;

каждую весну он пил особый декокт против полнокровия.

every spring he used to drink a special decoction because he was afraid of being too full-blooded.

Надев мундир и старательно обчистившись веничком, Кузьма Васильевич отправлялся степенным шагом вдоль заборов фруктовых садов, часто останавливался, любовался красотами природы, срывал цветок на память и чувствовал некоторое удовольствие;

Putting on his uniform and carefully brushing himself Kuzma Vassilyevitch strolled with a sedate step alongside the fences of orchards, often stopped, admired the beauties of nature, gathered flowers as souvenirs and found a certain pleasure in doing so;

но особенное наслаждение испытывал он только тогда, когда ему случалось встретить «купидончика», то есть хорошенькую мещаночку, спешившую домой в накинутой на плечи душегрейке, с узелком в голенькой ручке и с пёстрым платочком на голове.

but he felt acute pleasure only when he happened to meet "a charmer," that is, some pretty little workgirl with a shawl flung over her shoulders, with a parcel in her ungloved hand and a gay kerchief on her head.

Будучи, как он сам выражался, комплекции чувствительной, но скромной, Кузьма Васильевич не заговаривал с «купидончиком», зато приветливо улыбался ему, долго и внимательно глядел ему вслед...

Being as he himself expressed it of a susceptible but modest temperament Kuzma Vassilyevitch did not address the "charmer," but smiled ingratiatingly at her and looked long and attentively after her....

Потом вздыхал глубоко, отправлялся тем же степенным шагом 8 домой, садился у окошка и мечтал с полчасика, бережно покуривая крепкий вагштаф из большой пенковой трубки, подаренной ему крёстным отцом, квартальным надзирателем из немцев.

Then he would heave a deep sigh, go home with the same sedate step, sit down at the window and dream for half an hour, carefully smoking strong tobacco out of a meerschaum pipe with an amber mouthpiece given him by his godfather, a police superintendent of German origin.

Так проходили дни, ни весело, ни скучно.

So the days passed neither gaily nor drearily.

Вот однажды, возвращаясь перед сумерками пустым переулком к себе на квартиру, Кузьма Васильевич услышал за собой торопливые шаги и прерывистые слова, смешанные с рыданьями.

Well, one day, as he was returning home along an empty side-street at dusk Kuzma Vassilyevitch heard behind him hurried footsteps and incoherent words mingled with sobs.

Он оглянулся и увидел девушку лет двадцати, с чрезвычайно приятным, но совершенно расстроенным и заплаканным лицом.

He looked round and saw a girl about twenty with an extremely pleasing but distressed and tear-stained face.

Казалось, ее постигло большое и неожиданное горе:

She seemed to have been overtaken by some great and unexpected grief.

она бежала и спотыкалась на бегу, говорила сама с собой, охала, махала руками;

She was running and stumbling as she ran, talking to herself, exclaiming, gesticulating;

ее белокурые волосы растрепались, а косынка (тогда ещё не знали ни бурнусов, ни мантилий) соскользнула с плеч и держалась на одной булавке.

her fair hair was in disorder and her shawl (the burnous and the mantle were unknown in those days) had slipped off her shoulders and was kept on by one pin.

Одета была девушка как барышня, не как мещанка.

The girl was dressed like a young lady, not like a workgirl.

Кузьма Васильевич посторонился;

Kuzma Vassilyevitch stepped aside;

чувство сострадания победило в нем опасение смалодушничать, и когда она с ним поравнялась, он вежливо прикоснулся к козырьку своего кивера и спросил ее о причине ее слез.

his feeling of compassion overpowered his fear of doing something foolish and, when she caught him up, he politely touched the peak of his shako, and asked her the cause of her tears.

— Потому, — прибавил он и положил руку на кортик, — я, как военный человек, могу помочь.

"For," he added, and he laid his hand on his cutlass, "I, as an officer, may be able to help you."

Девушка остановилась и, по-видимому, в первое мгновенье не совсем ясно поняла, чего он хотел от нее;

The girl stopped and apparently for the first moment did not clearly understand what he wanted of her;

но тотчас же, как бы обрадовавшись случаю высказаться, заговорила на не совсем чистом русском языке.

but at once, as though glad of the opportunity of expressing herself, began speaking in slightly imperfect Russian.

— Помилуйте, господин офицер, — начала она, и слезы посыпались дождём по ее миловидным щекам, — что же это такое!

"Oh, dear, Mr. Officer," she began and tears rained down her charming cheeks, "it is beyond everything!

Это ужасти, это бог знает что!

It's awful, it is beyond words!

Нас совсем ограбили, помилуйте! Кухарка всё, всё унесла, всё — сервиз, щикатулку и платье... да...

We have been robbed, the cook has carried off everything, everything, everything, the dinner service, the lock-up box and our clothes....

и платье даже, и чулки, и белье...

Yes, even our clothes, and stockings and linen, yes....

да...

and aunt's reticule.

и тетенькин ридикюль, там ещё была двадцатипятирублёвая бумажка в такой маленький футляр, и две ложки анпликэ...

There was a twenty-five-rouble note and two appliqué spoons in it....

и ещё салоп, и всё...

and her pelisse, too, and everything....

И это я всё говорю господину квартальному поручику, а господин квартальный поручик говорит: «Подите вон, не верю, не верю...

And I told all that to the police officer and the police officer said, 'Go away, I don't believe you, I don't believe you.

Слышать, слышать не хочу, вы сами такие же!»

I won't listen to you. You are the same sort yourselves.'

Я говорю: «Помилуйте, салоп...»,

I said, 'Why, but the pelisse....'

а он: «Слышать, слышать не хочу!»

and he, 'I won't listen to you, I won't listen to you.'

Так обидно, господин офицер!

It was so insulting, Mr. Officer! '

Подите, говорит, вон... вон!.. Да куда же я пойду?

'Go away,' he said, 'get along,' but where am I to go?"

9 Девушка судорожно, почти с воплем зарыдала и, совершенно растерявшись, приклонилась к рукаву Кузьмы Васильевича...

The girl sobbed convulsively, almost wailing, and utterly distracted leaned against Kuzma Vassilyevitch's sleeve....

Он смутился в свою очередь — и замер на месте, только изредка повторяя:

He was overcome with confusion in his turn and stood rooted to the spot, only repeating from time to time, "There, there!"

«Полноте, полноте!», а сам всё глядел на тонкий, беспрестанно вздрагивавший затылок огорченной девушки.

while he gazed at the delicate nape of the dishevelled damsel's neck, as it shook from her sobs.

— Позвольте, я провожу вас, — сказал он наконец, слегка касаясь указательным пальцем ее плеча, — а то тут на улице, вы понимаете, никак невозможно.

"Will you let me see you home?" he said at last, lightly touching her shoulder with his forefinger, "here in the street, you understand, it is quite impossible.

Вы объясните мне ваше неудовольствие, и, конечно, я приложу всё старание...

You can explain your trouble to me and of course I will make every effort....

как офицер.

as an officer."

Девушка приподняла голову и, казалось, в первый раз хорошенько разглядела молодого человека, который, можно сказать, держал ее в своих объятиях.

The girl raised her head and seemed for the first time to see the young man who might be said to be holding her in his arms.

Она застыдилась, отвернулась и, всё ещё всхлипывая, отошла немного в сторону.

She was disconcerted, turned away, and still sobbing moved a little aside.

Кузьма Васильевич возобновил своё предложение.

Kuzma Vassilyevitch repeated his suggestion.

Девушка посмотрела на него искоса, сквозь мокрые от слез волосы, падавшие ей на лицо (Кузьма Васильевич на этом месте рассказа всякий раз уверял нас, что этот взгляд пронзил его «словно шилом», а однажды даже попытался представить нам этот удивительный взгляд), и, положив свою руку на подставленную калачиком руку услужливого лейтенанта, отправилась вместе с ним на свою квартиру.

The girl looked at him askance through her hair which had fallen over her face and was wet with tears. (At this point Kuzma Vassilyevitch always assured us that this glance pierced through him "like an awl," and even attempted once to reproduce this marvellous glance for our benefit) and laying her hand within the crooked arm of the obliging lieutenant, set off with him for her lodging.

Кузьма Васильевич в жизни своей мало имел обращения с дамами и потому затруднялся, с чего бы начать беседу, но спутница его сама залепетала весьма речисто, беспрестанно утирая беспрестанно накоплявшиеся слезы.

Kuzma Vassilyevitch had had very little to do with ladies and so was at a loss how to begin the conversation, but his companion chattered away very fluently, continually drying her eyes and shedding fresh tears.

Несколько мгновений спустя Кузьма Васильевич уже знал, что ее звали Эмилией Карловной, что она была родом из Риги, а в Николаев приехала погостить к своей тетеньке, которая тоже была из Риги, что ее папенька также служил в военной службе, но умер «от груди»; что у тетеньки была кухарка из русских, очень хорошая и дешевая, только без паспорта, и что самая та кухарка в самый тот день их обокрала и сбежала неизвестно куда.

Within a few minutes Kuzma Vassilyevitch had learnt that her name was Emilie Karlovna, that she came from Riga and that she had come to Nikolaev to stay with her aunt who was from Riga, too, that her papa too had been in the army but had died from "his chest," that her aunt had a Russian cook, a very good and inexpensive cook but she had not a passport and that this cook had that very day robbed them and run away.

Надо было идти в полицию — in die Polizei...

She had had to go to the police — in die Polizei.....

Но тут воспоминания о квартальном, о нанесённой обиде нахлынули снова...

But here the memories of the police superintendent, of the insult she had received from him, surged up again....

и снова разразились рыданья.

and sobs broke out afresh.

Кузьма Васильевич опять затруднился, что бы сказать такое утешительное... Но девушка, у 10

Kuzma Vassilyevitch was once more at a loss what to say to comfort her.

которой, по-видимому, все впечатления и приходили и уходили очень скоро, внезапно остановилась и, протянув руку, спокойно промолвила:

But the girl, whose impressions seemed to come and go very rapidly, stopped suddenly and holding out her hand, said calmly:

— А вот наша квартира!

"And this is where we live!"

Квартира эта состояла из плохенького, словно в землю вросшего домика, с четырьмя крошечными окошками на улицу.

It was a wretched little house that looked as though it had sunk into the ground, with four little windows looking into the street.

Темная зелень гераниума застилала их изнутри, в одном из них теплилась свечка:

The dark green of geraniums blocked them up within; a candle was burning in one of them;

ночь уже надвигалась.

night was already coming on.

От самого домика и почти в уровень с ним тянулся бревенчатый забор с едва заметною калиткой.

A wooden fence with a hardly visible gate stretched from the house and was almost of the same height.

Девушка подошла к ней и, найдя ее запертою, нетерпеливо заколотила железным кольцом заржавелого замка.

The girl went up to the gate and finding it locked knocked on it impatiently with the iron ring of the padlock.

Послышались за забором тяжёлые шаги, словно кто шел, небрежно шаркая, в стоптанных туфлях, и хриплый женский голос спросил что-то по-немецки, чего Кузьма Васильевич не понял:

Heavy footsteps were audible behind the fence as though someone in slippers trodden down at heel were carelessly shuffling towards the gate, and a husky female voice asked some question in German which Kuzma Vassilyevitch did not understand:

он, как истый моряк, не знал ни одного языка, кроме русского.

like a regular sailor he knew no language but Russian.

Девушка отвечала тоже по-немецки;

The girl answered in German, too;

калитка чуть-чуть отворилась и, впустив девушку, тотчас захлопнулась перед самым носом Кузьмы Васильевича, который, однако, успел разглядеть среди полумрака летних сумерек облик толстой старухи в красном платье, с тусклым фонарём в руке.

the gate opened a very little, admitted the girl and then was slammed almost in the face of Kuzma Vassilyevitch who had time, however, to make out in the summer twilight the outline of a stout, elderly woman in a red dress with a dimly burning lantern in her hand.

Поражённый изумленьем, Кузьма Васильевич остался некоторое время неподвижен на улице;

Struck with amazement Kuzma Vassilyevitch remained for some time motionless in the street;

но при мысли, что с ним, военным офицером, так невежливо поступают (Кузьма Васильевич весьма дорожил своим званием), он почувствовал прилив негодования, круто повернул налево кругом и направился домой.

but at the thought that he, a naval officer (Kuzma Vassilyevitch had a very high opinion of his rank) had been so discourteously treated, he was moved to indignation and turning on his heel he went homewards.

Он ещё десяти шагов не отошёл, как калитка опять отворилась, и девушка, уже успевшая пошептаться со старухой, показалась на пороге и громко воскликнула:

He had not gone ten paces when the gate opened again and the girl, who had had time to whisper to the old woman, appeared in the gateway and called out aloud:

— Куда же вы, господин офицер!

"Where are you going, Mr. Officer!

Пожалуйте к нам!

Please come in."

Кузьма Васильевич поколебался немного, однако вернулся.

Kuzma Vassilyevitch hesitated a little; he turned back, however.

VII

Его новая знакомая, которую мы отныне будем звать Эмилией, ввела его чрез темный и сырой чуланчик в довольно большую, но низкую и неопрятную комнату, с громадным шкафом у задней стены, клеёнчатым диваном, облупившимися портретами двух архиереев в клобуках и одного турка в чалме над дверями и между окон,

This new acquaintance, whom we will call Emilie, led him through a dark, damp little lobby into a fairly large but low-pitched and untidy room with a huge cupboard against the further wall and a sofa covered with American leather; above the doors and between the windows hung three portraits in oils with the paint peeling off, two representing bishops in clerical caps and one a Turk in a turban; cardboard boxes were lying about in the corners;

11 картонами и коробками по углам, разрозненными стульями и кривоногим ломберным столом, на котором лежала мужская фуражка возле недопитого стакана с квасом.

there were chairs of different sorts and a crooked legged card table on which a man's cap was lying beside an unfinished glass of kvass.

Вслед за Кузьмой Васильевичем вошла в комнату и замеченная им у калитки старуха в красном платье, которая оказалась весьма неблагообразною жидовкой, с угрюмыми свиными глазками и седыми усами на одутловатой верхней губе.

Kuzma Vassilyevitch was followed into the room by the old woman in the red dress, whom he had noticed at the gate, and who turned out to be a very unprepossessing Jewess with sullen pig-like eyes and a grey moustache over her puffy upper lip.

Эмилия указала на нее Кузьме Васильевичу и промолвила:

Emilie indicated her to Kuzma Vassilyevitch and said:

— А вот моя тетенька, мадам Фритче.

"This is my aunt, Madame Fritsche."

Кузьма Васильевич несколько удивился, однако почёл долгом отрекомендоваться.

Kuzma Vassilyevitch was a little surprised but thought it his duty to introduce himself.

Мадам Фритче посмотрела на него исподлобья, ничего ему не ответила и спросила свою племянницу по-русски: не хочет ли она чаю?

Madame Fritsche looked at him from under her brows, made no response, but asked her niece in Russian whether she would like some tea.

— Ах да, чаю! —

"Ah, yes, tea!"

подхватила Эмилия, — не правда ли, господин офицер, вы будете кушать чай?

answered Emilie. "You will have some tea, won't you, Mr. Officer?

Да, тантушка, дайте чаю!..

Yes, auntie, give us some tea!

Но что же вы стоите, госцодин офицер?

But why are you standing, Mr. Officer?

Садитесь!

Sit down!

Ах, какой вы церемонный!

Oh, how ceremonious you are!

Позвольте, я сниму косынку.

Let me take off my fichu."

Когда Эмилия говорила, она беспрестанно поворачивала голову из стороны в сторону и подёргивала плечиками;

When Emilie talked she continually turned her head from one side to another and jerked her shoulders;

птицы так делают, когда сидят на высокой голой ветке и со всех сторон освещены солнцем.

birds make similar movements when they sit on a bare branch with sunshine all round them.

Кузьма Васильевич опустился на стул и, придав осанке своей надлежащую важность, а именно подпершись кортиком и устремив глаза на пол, навёл речь на покражу.

Kuzma Vassilyevitch sank into a chair and assuming a becoming air of dignity, that is, leaning on his cutlass and fixing his eyes on the floor, he began to speak about the theft.

Но Эмилия тотчас перебила его.

But Emilie at once interrupted him.

— Не беспокойтесь, это ничего;

"Don't trouble yourself, it's all right.

тетенька мне сейчас сказала, что главные вещи сысканы. (

Auntie has just told me that the principal things have been found." (

(Мадам Фритче проворчала что-то себе под нос и вышла вон.)

(Madame Fritsche mumbled something to herself and went out of the room.) "

И совсем не надо было ходить в Polizei;

"And there was no need to go to the police at all;

но я никак не могу утерпеть, потому я такая...

but I can't control myself because I am so....

Вы не понимаете по-немецки?..

You don't understand German?....

такая быстрая, immer so rasch!

So quick, immer so rasch!

Но я уже не думаю об этом...

But I think no more about it....

aber auch gar nicht!1

aber auch gar nicht! "

Кузьма Васильевич посмотрел на Эмилию.

Kuzma Vassilyevitch looked at Emilie.

Действительно, лицо ее приняло выражение самое беззаботное.

Her face indeed showed no trace of care now.

Всё в нем улыбалось, в этом хорошеньком личике:

Everything was smiling in that pretty little face:

и опушённые почти белыми ресницами глаза, и губы, и щеки, и подбородок, и ямочка на подбородке, и самый даже кончик вздёрнутого носа.

the eyes, fringed with almost white lashes, and the lips and the cheeks and the chin and the dimples in the chin, and even the tip of her turned-up nose.

Она подошла к маленькому зеркальцу возле шкафа и, попевая сквозь зубы и щурясь,

She went up to the little looking glass beside the cupboard and, screwing up her eyes and humming through her teeth, began tidying her hair. Kuzma Vassilyevitch followed her movements intently....

1 ну, даже нисколько! (нем.).

He found her very charming.

VIII

стала поправлять волосы. Кузьма Васильевич пристально следил за ее движениями... Очень она ему правилась. VIII — Вы меня извините, — заговорила она снова, слегка повёртываясь перед зеркалом, — что я вас так...

"You must excuse me," she began again, turning from side to side before the looking glass, "for having so....

привела к себе.

brought you home with me.

Может быть, вам неприятно?

Perhaps you dislike it?"

— О, помилуйте!

"Oh, not at all!"

— Я вам уже сказала: я такая быстрая.

"As I have told you already, I am so quick.

Сперва сделаю, потом подумаю. А иногда даже и не подумаю...

I act first and think afterwards, though sometimes I don't think at all....

Как вас зовут, господин офицер?

What is your name, Mr. Officer?

Можно спросить? —

May I ask you?"

прибавила она, подойдя к нему и скрестив руки.

she added going up to him and folding her arms.

— Меня зовут Ергунов, Кузьма Васильев.

"My name is Kuzma Vassilyevitch Yergunov."

— Ергу...

"Yergu....

Ах, это имя не хорошо!..

Oh, it's not a nice name!

То есть трудно для меня.

I mean it's difficult for me.

Я буду вас звать господин Фло́рестан.

I shall call you Mr. Florestan.

У нас в Риге был один господин Фло́рестан.

At Riga we had a Mr. Florestan.

Он продавал отличный гроденапль в магазине и был красавец. Не хуже вас.

He sold capital gros-de-Naples in his shop and was a handsome man, as good-looking as you.

Но какой вы широкоплечий!

But how broad-shouldered you are!

Настоящий русский молодец!

A regular sturdy Russian!

Я люблю русских...

I like the Russians....

я сама русская...

I am a Russian myself....

мой папенька был офицер.

my papa was an officer.

А руки у меня белее ваших! —

But my hands are whiter than yours!"

Она подняла их над головой, помахала ими несколько раз по воздуху для того, чтобы кровь от них оттекла, и тотчас их опустила. —

She raised them above her head, waved them several times in the air, so as to drive the blood from them, and at once dropped them. "

Видите?

"Do you see?

Я их мою греческим мылом... с духами... Понюхайте...

I wash them with Greek scented soap....

Ах!

Sniff!

да не целуйте...

Oh, but don't kiss them....

Я не затем...

I did not do it for that....

Где вы служите?

Where are you serving?"

— Я служу в девятнадцатом черноморском экипаже, во флоте.

"In the fleet, in the nineteenth Black Sea company."

— А! Вы моряк!

"Oh, you are a sailor!

А что же, у вас большое жалованье?

Well, do you get a good salary?"

— Нет...

"No....

не очень-с.

not very."

— Вы, должно быть, очень храбры.

"You must be very brave.

Это сейчас видно по вашим глазам.

One can see it at once from your eyes.

Какие у вас густые брови!

What thick eyebrows you've got!

Говорят, их надо на ночь салом мазать, чтобы росли.

They say you ought to grease them with lard overnight to make them grow.

Но отчего у вас усов нет?

But why have you no moustache?"

— По форме не полагается.

"It's against the regulations."

— Ах, это нехорошо!

"Oh, that's not right!

Что это у вас, кинжал?

What's that you've got, a dagger?"

— Это кортик;

"It's a cutlass;

кортик, так сказать, принадлежность моряков.

a cutlass, so to say, is the sailor's weapon."

— А, кортик!

"Ah, a cutlass!

Что, он острый?

Is it sharp?

Можно посмотреть? —

May I look?"

Она с усилием, закусив губы и щурясь, вытащила лезвие из ножен и приложилась к нему носом. —

With an effort, biting her lip and screwing up her eyes, she drew the blade out of the scabbard and put it to her nose.

О, какой тупой!

"Oh, how blunt!

Этак я вас сейчас убить могу.

I can kill you with it in a minute!"

13 Она замахнулась на Кузьму Васильевича.

She waved it at Kuzma Vassilyevitch.

Он притворился, что испугался, и засмеялся.

He pretended to be frightened and laughed.

И она засмеялась.

She laughed too.

— Ihr habt pardon, вы помилованы, — промолвила она, приняв величественную позу. —

" Ihr habt pardon , you are pardoned," she pronounced, throwing herself into a majestic attitude. "

На, возьмите ваше оружие!

"There, take your weapon!

А сколько вам лет? —

And how old are you?"

спросила она вдруг.

she asked suddenly.

— Двадцать пять.

"Twenty-five."

— А мне девятнадцать!

"And I am nineteen!

Как это смешно!

How funny that is!

Ах!

Ach!"

И Эмилия залилась таким звонким хохотом, что даже назад немного опрокинулась.

And Emilie went off into such a ringing laugh that she threw herself back in her chair.

Кузьма Васильевич не поднимался со стула и ещё пристальнее прежнего глядел на ее розовое, трепетавшее от смеха лицо, и нравилась она ему всё больше и больше.

Kuzma Vassilyevitch did not get up from his chair and looked still more intently at her rosy face which was quivering with laughter and he felt more and more attracted by her.

Эмилия вдруг умолкла и, напевая сквозь зубы — такая у ней была привычка, — снова подошла к зеркалу.

All at once Emilie was silent and humming through her teeth, as her habit was, went back to the looking glass.

— Вы умеете петь, господин Фло́рестан?

"Can you sing, Mr. Florestan?"

— Никак нет-с. Не выучен-с.

"No, I have never been taught."

— А играть на гитаре?

"Do you play on the guitar?

Тоже нет?

Not that either?

А я умею.

I can.

У меня есть гитара с перленмуттер1, только струны порваны.

I have a guitar set with perlenmutter but the strings are broken.

Надо будет купить.

I must buy some new ones.

Вы мне дадите денег, господин офицер?

You will give me the money, won't you, Mr. Officer?

Я вам спою прекрасный немецкий романс. —

I'll sing you a lovely German song."

Она вздохнула и закрыла глаза. —

She heaved a sigh and shut her eyes. "

Ах, такой прекрасный!

"Ah, such a lovely one!

Но танцевать вы умеете?

But you can dance?

И это нет?

Not that, either?

Unmöglich!2

Unmöglich !

Я вас выучу.

I'll teach you.

Лакосез и вальс-казак.

The schottische and the valse-cosaque..

Тра-ла-ла, тра-ла-ла, тра-ла-ла... — Эмилия подпрыгнула раза два. —

Tra-la-la, tra-la-la," Emilie pirouetted once or twice. "

Посмотрите, какие у меня ботинки!

"Look at my shoes!

«З’Варшавы».

From Warsaw.

О! мы будем танцевать с вами, господин Флорестан!

Oh, we will have some dancing, Mr. Florestan!

Но как вы называть меня будете?

But what are you going to call me?"

Кузьма Васильевич осклабился и покраснел до ушей.

Kuzma Vassilyevitch grinned and blushed to his ears.

— Я буду вас звать:

"I shall call you:

прекраснейшая Эмилия!

lovely Emilie!"

— Нет! нет!

"No, no!

Вы должны звать меня:

You must call me:

Mein Schätzchen, mein Zuckerpüppchen!3

Mein Schätzchen, mein Zuckerpüppchen !

Повторяйте за мною.

Repeat it after me."

— С величайшим моим удовольствием, но я боюсь, для меня будет затруднительно...

"With the greatest pleasure, but I am afraid I shall find it difficult...."

— Всё равно, всё равно.

"Never mind, never mind.

Say:

Mein.."

"Me-in."

" Zucker.."

"Tsook-ker."

" Püppchen!

Püppchen!

Püppchen! "

— Пю...

"Poop....

Пю...

poop....

Этого я не могу-с. Нехорошо что-то выходит.

That I can't manage. It doesn't sound nice."

1 перламутром (нем.).

"No! You must....

2 Невозможно! (

you must! Do you know what it means?

(нем.).

That's the very nicest word for a young lady in German. I'll explain it to you afterwards.

3 Сокровище моё, душенька!

But here is auntie bringing us the samovar. Bravo!

Буквально:

Bravo!

Сокровище моё, сахарная куколка! (

auntie, I will have cream with my tea.... Is there any cream?"

(нем.).

" So schweige doch ," answered the aunt.

— Нет! Вы должны...

Kuzma Vassilyevitch stayed at Madame Fritsche's till midnight.

Вы должны!

He had not spent such a pleasant evening since his arrival at Nikolaev.

А вы знаете, что это значит? Это по-немецки самое приятное для барышень слово. Я вам это растолкую после. А теперь вот тетенька нам самовар несёт.

It is true that it occurred to him that it was not seemly for an officer and a gentleman to be associating with such persons as this native of Riga and her auntie, but Emilie was so pretty, babbled so amusingly and bestowed such friendly looks upon him, that he dismissed his rank and family and made up his mind for once to enjoy himself.

Браво! браво! Тетенька, я буду пить чай со сливками... Есть сливки?

Only one circumstance disturbed him and left an impression that was not quite agreeable.

— So schweige doch!1 — отвечала тетенька. IX Кузьма Васильевич просидел у мадам Фритче до полуночи.

When his conversation with Emilie and Madame Fritsche was in full swing, the door from the lobby opened a crack and a man's hand in a dark cuff with three tiny silver buttons on it was stealthily thrust in and stealthily laid a big bundle on the chair near the door.

С самого своего приезда в Николаев он ещё не проводил такого приятного вечера. Правда, ему не раз приходило в голову, что офицеру и дворянину не следовало бы знаться с особами вроде рижской уроженки и ее «тантушки», но Эмилия такая была хорошенькая, так забавно болтала, так ласково на него поглядывала, что он махнул рукой на своё происхождение, звание и решился на этот раз пожить в «собственное удовольствие». Одно только обстоятельство его смутило и оставило в нем впечатление не совсем приятное. В самом разгаре разговора между им, Эмилией и мадам Фритча дверь из передней комнаты чуть-чуть растворилась, и мужская рука в темном обшлаге с тремя крошечными серебряными пуговками тихонько высунулась и тихоныко положила на стул возле двери довольно большой узел. Обе дамы тотчас бросились к стулу и начали рассматривать принесённое.

Both ladies instantly darted to the chair and began examining the bundle. "

«Да это не те ложки!» —

"But these are the wrong spoons!"

воскликнула Эмилия, но тетка толкнула ее локтем и унесла узел, не завязав концов.

cried Emilie, but her aunt nudged her with her elbow and carried away the bundle without tying up the ends.

Кузьме Васильевичу показалось, как будто один из них был запачкан чем-то красным, словно кровью...

It seemed to Kuzma Vassilyevitch that one end was spattered with something red, like blood.

— Что это? —

"What is it?"

спросил он Эмилию. —

he asked Emilie. "

Вам ещё несколько краденых вещей возвратили?

"Is it some more stolen things returned to you?"

— Да, — отвечала Эмилия, как бы нехотя, — ещё.

"Yes," answered Emilie, as it were, reluctantly. "Some more."

— Эта слуга ваш их отыскал?

"Was it your servant found them?"

Эмилия нахмурилась.

Emilie frowned.

— Какой слуга?

"What servant?

У нас нет никакого слуги.

We haven't any servant."

— Так другой какой мужчина?

"Some other man, then?"

— К нам мужчины не ходят.

"No men come to see us."

— Однако позвольте, позвольте...

"But excuse me, excuse me....

Я видел обшлаг мужского сюртука или венгерки.

I saw the cuff of a man's coat or jacket.

И, наконец, эта фуражка...

And, besides, this cap...."

1 Да замолчи же! (нем.). 15 — К нам никогда, никогда мужчины не ходят... — настойчиво повторила Эмилия. —

"Men never, never come to see us," Emilie repeated emphatically. "

Что вы видели...

"What did you see?

Ничего вы не видели!

You saw nothing!

А фуражка эта моя.

And that cap is mine."

— Как так?

"How is that?"

— Да так.

"Why, just that.

Случится в маскарад...

I wear it for dressing up....

Ну да, моя, und Punctum!1

Yes, it is mine, und Punctum.."

— А кто ж вам узел-то принёс?

"Who brought you the bundle, then?"

Эмилия ничего не отвечала и, надув губы, вышла из комнаты вслед за мадам Фритче.

Emilie made no answer and, pouting, followed Madame Fritsche out of the room.

Спустя минут десять она вернулась одна, без тетки, и когда Кузьма Васильевич снова принялся ее расспрашивать, она посмотрела ему в лоб, сказала, что стыдно быть кавалеру любопытным (при этих словах лицо ее немного изменилось, словно потемнело) и, достав из ломберного стола колоду старых карт, попросила его погадать на ее счастье и на червонного короля.

Ten minutes later she came back alone, without her aunt and when Kuzma Vassilyevitch tried to question her again, she gazed at his forehead, said that it was disgraceful for a gentleman to be so inquisitive (as she said this, her face changed a little, as it were, darkened), and taking a pack of old cards from the card table drawer, asked him to tell fortunes for her and the king of hearts.

Кузьма Васильевич засмеялся, взял карты, и всякие нехорошие мысли тотчас выскочили у него из головы.

Kuzma Vassilyevitch laughed, took the cards, and all evil thoughts immediately slipped out of his mind.

Но они ещё раз вернулись к нему в тот же день.

But they came back to him that very day.

А именно: он уже вышел из калитки на улицу, уже простился с Эмилией, в последний раз крикнув ей «Adieu, Zuckerpüppchen!»2,

When he had got out of the gate into the street, had said good-bye to Emilie, shouted to her for the last time, "Adieu, Zuckerpüppchen!"

как вдруг мимо его прошмыгнул человек невысокого роста и, обернувшись на миг в его сторону (ночь давно наступила, но луна светила довольно ярко), выставил цыганское худощавое лицо с чёрными густыми бровями и усами, чёрными глазами и крючковатым носом.

a short man darted by him and turning for a minute in his direction (it was past midnight but the moon was shining rather brightly), displayed a lean gipsy face with thick black eyebrows and moustache, black eyes and a hooked nose.

Человек этот тотчас бросился за угол, а Кузьме Васильевичу показалось, что он узнал не лицо его, — он никогда не видал его прежде, — а обшлаг его рукава:

The man at once rushed round the corner and it struck Kuzma Vassilyevitch that he recognised — not his face, for he had never seen it before — but the cuff of his sleeve.

три серебряные пуговки явственно сверкнули на луне.

Three silver buttons gleamed distinctly in the moonlight.

Тревожное недоумение зашевелилось в душе осторожного лейтенанта;

There was a stir of uneasy perplexity in the soul of the prudent lieutenant;

вернувшись домой, он не закурил, по обыкновению, своей пенковой трубки.

when he got home he did not light as usual his meerschaum pipe.

Впрочем, неожиданное знакомство с любезною Эмилией и приятные часы, проведённые в ее обществе, способствовали взволнованному настроению его чувств.

Though, indeed, his sudden acquaintance with charming Emilie and the agreeable hours spent in her company would alone have induced his agitation.

1 и точка! (

(нем.).

Whatever Kuzma Vassilyevitch's apprehensions may have been, they were quickly dissipated and left no trace.

2 Прощай, душенька!

He took to visiting the two ladies from Riga frequently.

Буквально: Прощай, сахарная куколка! (нем.). 16 X

The susceptible lieutenant was soon on friendly terms with Emilie.

Какие бы ни были опасения Кузьмы Васильевича, они рассеялись скоро и не оставили следа. Он стал частенько наведываться к обеим дамам из Риги. Влюбчивый лейтенант сблизился с Эмилией. Сперва он стыдился этой близости, скрывал свои посещения, потом перестал стыдиться и скрываться;

At first he was ashamed of the acquaintance and concealed his visits;

кончилось тем, что он охотнее сидел у своих новых знакомых, чем у кого бы то ни было, не говоря уже о собственных не слишком весёлых четырёх стенах.

later on he got over being ashamed and no longer concealed his visits; it ended by his being more eager to spend his time with his new friends than with anyone and greatly preferring their society to the cheerless solitude of his own four walls.

Сама мадам Фритче уже не возбуждала в нем неприятных ощущений, хотя обращалась с ним неприветливо и угрюмо по-прежнему.

Madame Fritsche herself no longer made the same unpleasant impression upon him, though she still treated him morosely and ungraciously.

Особы мало зажиточные, подобные госпоже Фритче, в гостях своих преимущественно ценят щедрость; а Кузьма Васильевич был скупенек и дарил больше изюмом, грецкими орехами, пряниками...

Persons in straitened circumstances like Madame Fritsche particularly appreciate a liberal expenditure in their visitors, and Kuzma Vassilyevitch was a little stingy and his presents for the most part took the shape of raisins, walnuts, cakes....

Только раз он, по собственному выражению, «разорился», поднёс Эмилии легонькую розовую косынку настоящей французской материи; а она в тот же день прожгла на свечке его подарок.

Only once he let himself go and presented Emilie with a light pink fichu of real French material, and that very day she had burnt a hole in his gift with a candle.

Он стал ей выговаривать:

He began to upbraid her;

она нацепила косынку на хвост кошке;

she fixed the fichu to the cat's tail;

он рассердился;

he was angry;

она рассмеялась ему в нос.

she laughed in his face.

Кузьма Васильевич должен был, наконец, самому себе сознаться, что он не только не пользовался уважением дам из Риги, но даже доверия их не заслужил:

Kuzma Vassilyevitch was forced at last to admit to himself that he had not only failed to win the respect of the ladies from Riga, but had even failed to gain their confidence:

его никогда не впускали разом, без предварительного осмотра;

he was never admitted at once, without preliminary scrutinising;

иногда заставляли дожидаться, иногда отсылали прочь безо всякой церемонии и, желая что-нибудь скрыть от него, беседовали при нем по-немецки.

he was often kept waiting; sometimes he was sent away without the slightest ceremony and when they wanted to conceal something from him they would converse in German in his presence.

Эмилия не отдавала ему никакого отчета в своих поступках и на его вопросы отвечала как-то вскользь, словно не расслышав его слов;

Emilie gave him no account of her doings and replied to his questions in an offhand way as though she had not heard them;

а главное: некоторые комнаты в доме мадам Фритче, который был довольно обширен, хотя с улицы казался лачужкой, оставались для него постоянно закрытыми.

and, worst of all, some of the rooms in Madame Fritsche's house, which was a fairly large one, though it looked like a hovel from the street, were never opened to him.

За всем тем Кузьма Васильевич не прекращал своих посещений, а, напротив, учащал их:

For all that, Kuzma Vassilyevitch did not give up his visits; on the contrary, he paid them more and more frequently:

он все-таки живых людей видел.

he was seeing living people, anyway.

Самолюбие его удовлетворялось также и тем, что Эмилия продолжала называть его Флорестаном, находила его красавцем необыкновенным и уверяла, что у него глаза, как у райской птицы, «wie die Augen eines Paradiesvogels!»

His vanity was gratified by Emilie's continuing to call him Florestan, considering him exceptionally handsome and declaring that he had eyes like a bird of paradise, " wie die Augen eines Paradiesvogels! "

XI Однажды, в самый развал лета, в полдень, Кузьма Васильевич, провозившись целое утро на солнце с подрядчиками и работниками, притащился измученный, разбитый к калитке слишком известного ему домика.

One day in the very height of summer, Kuzma Vassilyevitch, who had spent the whole morning in the sun with contractors and workmen, dragged himself tired and exhausted to the little gate that had become so familiar to him.

Он постучался; его впустили.

He knocked and was admitted.

Он ввалился в так называемую гостиную и тотчас же прикорнул на диване.

He shambled into the so-called drawing-room and immediately lay down on the sofa.

Эмилия подошла к нему и отёрла платком его взмокший лоб.

Emilie went up to him and mopped his wet brow with a handkerchief.

— Как он устал, мой крошка!

"How tired he is, poor pet!

Как ему жарко! —

How hot he is!"

проговорила она с соболезнованием. —

she said commiseratingly. "

Боже мой!

"Good gracious!

хоть бы воротник расстегнул.

You might at least unbutton your collar.

Господи! Так душка и прыгает.

My goodness, how your throat is pulsing!"

— Умаялся я, дружок, — простонал Кузьма Васильевич. —

"I am done up, my dear," groaned Kuzma Vassilyevitch. "

С утра на ногах, да на самом всё припеке.

"I've been on my feet all the morning, in the baking sun.

Беда!

It's awful!

Домой хотел идти.

I meant to go home.

Там опять эти аспиды, подрядчики!

But there those vipers, the contractors, would find me!

А у вас тут прохлада...

While here with you it is cool....

кажется, соснул бы.

I believe I could have a nap."

— Ну что же?

"Well, why not?

Почивай, мой цыплёночек;

Go to sleep, my little chick;

здесь никто не мешает...

no one will disturb you here."....

— Да совестно как будто...

"But I am really ashamed."

— В-вот, что за совесть!

"What next! Why ashamed?

Почивай.

Go to sleep.

А я тебя буду...

And I'll sing you....

как это по-вашему?.. байбайкать.

what do you call it?....

«Schlaf, mein Kindchen, schlafe!»1 —

I'll sing you to bye-bye, 'Schlaf, mein Kindchen, Schlafe!' "

запела она.

She began singing.

— Водицы бы сперва испить...

"I should like a drink of water first."

— Вот тебе стакан воды.

"Here is a glass of water for you.

Свежая! Как кристалл!

Fresh as crystal!

Постой, я подушечку под голову положу...

Wait, I'll put a pillow under your head....

А вот это от мух.

And here is this to keep the flies off."

Она закрыла ему лицо платком.

She covered his face with a handkerchief.

— Спасибо, купидончик...

"Thank you, my little cupid....

Я только так...

I'll just have a tiny doze....

вздремну маленько...

that's all."

Кузьма Васильевич закрыл глаза и заснул немедленно.

Kuzma Vassilyevitch closed his eyes and fell asleep immediately.

— «Schlaf, mein Kindchen, schlafe!» — напевала Эмилия, покачиваясь из стороны в сторону и сама тихонько подсмеиваясь и песенке своей и своим движениям.

" Schlaf, mein Kindchen, schlafe ," sang Emilie, swaying from side to side and softly laughing at her song and her movements.

«Какое у меня большое дитя! —

"What a big baby I have got!"

думала она. —

she thought. "

Мальчик!»

"A boy!"

XII

Часа через полтора лейтенант проснулся.

An hour and a half later the lieutenant awoke.

Ему чудилось сквозь сон, как будто кто-то его трогает, наклоняется, дышит над ним.

He fancied in his sleep that someone touched him, bent over him, breathed over him.

Он ощупался, сдёрнул платок. 1 Спи, дитятко, усни! (нем.). 18

He fumbled, and pulled off the kerchief.

Эмилия стояла на коленях близёхонько возле него;

Emilie was on her knees close beside him;

выражение ее лица показалось ему странным.

the expression of her face struck him as queer.

Она тотчас же вскочила, отошла к окошку и спрятала что-то в карман.

She jumped up at once, walked away to the window and put something away in her pocket.

Кузьма Васильевич потянулся.

Kuzma Vassilyevitch stretched.

— Однако ж я-таки всхрапнул лихо! —

"I've had a good long snooze, it seems!"

промолвил он зевая. —

he observed, yawning. "

Поди-ка сюда, мэйне зюссе фрейлен!1

"Come here, meine züsse Fräulein !"

Эмилия подошла к нему.

Emilie went up to him.

Он проворно приподнялся, сунул руку в ее карман и достал небольшие ножницы.

He sat up quickly, thrust his hand into her pocket and took out a small pair of scissors.

— Ach, Herr Je!2 —

" Ach, Herr Je !"

невольно воскликнула Эмилия.

Emilie could not help exclaiming.

— Это...

"It's....

это ножницы? —

it's a pair of scissors?"

пробормотал Кузьма Васильевич.

muttered Kuzma Vassilyevitch.

— Ну да, конечно.

"Why, of course.

А ты что думал...

What did you think it was....

пистолет?

a pistol?

Ах, какое у тебя смешное лицо!

Oh, how funny you look!

Измято, как подушка, и волосы на затылке все кверху...

You're as rumpled as a pillow and your hair is all standing up at the back....

И не смеётся...

And he doesn't laugh....

Ах, ах!

Oh, oh!

И глаза опухли...

And his eyes are puffy....

Ах!

Oh!"

Эмилия захохотала.

Emilie went off into a giggle.

— Ну, будет, — проворчал Кузьма Васильевич и встал с дивана. —

"Come, that's enough," muttered Kuzma Vassilyevitch, and he got up from the sofa. "

Будет зубы-то без толку скалить.

"That's enough giggling about nothing.

Коли ничего умнее придумать не можешь, я ведь уйду...

If you can't think of anything more sensible, I'll go home....

Я уйду, — повторил он, видя, что она не унимается.

I'll go home," he repeated, seeing that she was still laughing.

Эмилия умолкла.

Emilie subsided.

— Ну, полно, оставайся;

"Come, stay;

я не стану...

I won't....

Только волосы поправить надо...

Only you must brush your hair."

— Нет, что ж...

"No, never mind....

Оставь!

Don't trouble.

Я лучше уйду, — сказал Кузьма Васильевич и взялся за фуражку.

I'd better go," said Kuzma Vassilyevitch, and he took up his cap.

Эмилия надулась.

Emilie pouted.

— Фуй, какой злой!

"Fie, how cross he is!

Настоящий русский!

A regular Russian!

Все русские злые!

All Russians are cross.

Вот он уходит.

Now he is going.

Фуй!

Fie!

Вчера мне пять рублей обещал, а сегодня ничего не даёт и уходит.

Yesterday he promised me five roubles and today he gives me nothing and goes away."

— У меня с собой денег нет, — буркнул Кузьма Васильевич уже в дверях. —

"I haven't any money on me," Kuzma Vassilyevitch muttered grumpily in the doorway. "

Прощай!

"Good-bye."

Эмилия посмотрела ему вслед и погрозилась пальцем.

Emilie looked after him and shook her finger.

— Денег нет!

"No money!

Слышите, слышите, что говорит!

Do you hear, do you hear what he says?

Ох, какие обманщики эти русские!

Oh, what deceivers these Russians are!

Но погодите, мопс вы этакой...

But wait a bit, you pug....

Тантушка, пожалуйте-ка сюда, я вам что скажу.

Auntie, come here, I have something to tell you."

Вечером того же дня Кузьма Васильевич, ложась спать и раздеваясь, заметил, что в верхнем крае его кожаного пояса вершка на полтора распоролся шов.

That evening as Kuzma Vassilyevitch was undressing to go to bed, he noticed that the upper edge of his leather belt had come unsewn for about three inches.

Как человек аккуратный, он тотчас достал иголку и 1 Правильно: mein süßes Fräulein — милая барышня!

Like a careful man he at once procured a needle and thread, waxed the thread and stitched up the hole himself.

Буквально: сахарная барышня! (нем.). 2 Ах, господи Иисусе (нем.).

He paid, however, no attention to this apparently trivial circumstance.

XIII

нитку, навощил ее и сам зашил прореху, а впрочем, не обратил никакого внимания на это, по-видимому, ничтожное обстоятельство. XIII Весь следующий день Кузьма Васильевич посвятил служебным обязанностям;

The whole of the next day Kuzma Vassilyevitch devoted to his official duties;

он не выходил из дому даже после обеда — и вплоть до ночи, в поте лица, строчил и переписывал набело рапорт к начальству, немилосердно путая буквы п и е, всякий раз ставя после «но» восклицательный знак, а после «впрочем» — точку с запятой.

he did not leave the house even after dinner and right into the night was scribbling and copying out his report to his superior officer, mercilessly disregarding the rules of spelling, always putting an exclamation mark after the word but and a semi-colon after however..

На другое утро босоногий жидёнок, в изорванном халате, принёс ему письмо от Эмилии — первое письмо, полученное от нее Кузьмой Васильевичем:

Next morning a barefoot Jewish boy in a tattered gown brought him a letter from Emilie — the first letter that Kuzma Vassilyevitch had received from her.

«Mein allerliebster Florestan1 — писала она ему, — неушта ты так рассердился на твою Zuckerpüppchen, што не пришёл вчирась?

"Mein allerliebstep Florestan," she wrote to him, "can you really so cross with your Zuckerpüppchen be that you came not yesterday?

Пожалуста, не сердись, если ты не хочешь, штоп твоя весёлая Эмилия очень много плакала, и приходи непременно сиводни в 5 часов вечера». (

Please be not cross if you wish not your merry Emilie to weep very bitterly and come, be sure, at 5 o'clock to-day." (

(Цифра 5 была окружена двумя венками.)

(The figure 5 was surrounded with two wreaths.) "

«Я очень, очень буду рада.

"I will be very, very glad.

Твоя любезная Эмилия».

Your amiable Emilie."

Кузьма Васильевич внутренно подивился учёности своей любезной, дал жидёнку грош и велел сказать, что хорошо, мол, приду.

Kuzma Vassilyevitch was inwardly surprised at the accomplishments of his charmer, gave the Jew boy a copper coin and told him to say, "Very well, I will come."

XIV

Кузьма Васильевич сдержал слово:

Kuzma Vassilyevitch kept his word:

пяти часов ещё не пробило, как уж он стоял перед калиткой госпожи Фритче.

five o'clock had not struck when he was standing before Madame Fritsche's gate.

Но, к удивлению своему, он не застал Эмилии дома;

But to his surprise he did not find Emilie at home;

его встретила сама хозяйка и, сделав предварительно — о, чудо! —

he was met by the lady of the house herself who — wonder of wonders!--

книксен, сообщила ему, что по непредвиденным обстоятельствам Эмилия принуждена была отлучиться, но что она скоро вернётся и просит его подождать ее.

!--dropping a preliminary curtsey, informed him that Emilie had been obliged by unforeseen circumstances to go out but she would soon be back and begged him to wait.

На госпоже Фритче был опрятный белый чепец;

Madame Fritsche had on a neat white cap;

она улыбалась, говорила вкрадчивым голосом и, очевидно, старалась придать приветливое выражение своему угрюмому лицу, которое, впрочем, нисколько от этого не выигрывало, а, напротив, принимало какой-то зловещий оттенок.

she smiled, spoke in an ingratiating voice and evidently tried to give an affable expression to her morose countenance, which was, however, none the more prepossessing for that, but on the contrary acquired a positively sinister aspect.

— Вы, господин, присядьте, присядьте, — твердила она, подвигая кресло, — а мы вас, если позволите, попотчуем! 1 Любезнейший Флорестан (нем.). 20

"Sit down, sit down, sir," she said, putting an easy chair for him, "and we will offer you some refreshment if you will permit it."

Мадам Фритче ещё раз сделала книксен, вышла из комнаты и скоро вернулась с чашкой шоколада на маленьком железном подносе.

Madame Fritsche made another curtsey, went out of the room and returned shortly afterwards with a cup of chocolate on a small iron tray.

Шоколад оказался качества сомнительного, однако Кузьма Васильевич выпил всю чашку с удовольствием, хотя решительно не мог понять, откуда бралась такая прыть у мадам Фритче и что всё это значило?

The chocolate turned out to be of dubious quality; Kuzma Vassilyevitch drank the whole cup with relish, however, though he was at a loss to explain why Madame Fritsche was suddenly so affable and what it all meant.

Со всем тем Эмилия не приходила, и он начинал терять терпение и скучать, как вдруг ему послышались за стеной звуки гитары.

For all that Emilie did not come back and he was beginning to lose patience and feel bored when all at once he heard through the wall the sounds of a guitar.

Сперва раздался один аккорд, потом другой, третий, четвёртый — всё громче, громче и полней.

First there was the sound of one chord, then a second and a third and a fourth — the sound continually growing louder and fuller.

Кузьма Васильевич изумился:

Kuzma Vassilyevitch was surprised:

у Эмилии точно была гитара, но с тремя струнами;

Emilie certainly had a guitar but it only had three strings:

он всё ещё не собрался купить ей остальные;

he had not yet bought her any new ones;

притом же Эмилии дома не было.

besides, Emilie was not at home.

Кто ж это мог быть?

Who could it be?

Опять раздался аккорд, и так звонко, словно в самой комнате...

Again a chord was struck and so loudly that it seemed as though it were in the room....

Кузьма Васильевич обернулся и чуть не вскрикнул от испуга.

Kuzma Vassilyevitch turned round and almost cried out in a fright.

Перед ним, на пороге низенькой двери, которой он до тех пор не заметил, — тяжёлый шкаф ее задвигал, — стояло неизвестное существо:

Before him, in a low doorway which he had not till then noticed — a big cupboard screened it — stood a strange figure....

дитя не дитя, и не взрослая девушка.

neither a child nor a grown-up girl.

Одета она была в белое платьице с пёстрыми разводами и красные башмаки с каблучками;

She was wearing a white dress with a bright-coloured pattern on it and red shoes with high heels;

прихваченные сверху золотым ободком, густые чёрные волосы падали в виде плаща с небольшой головки на худенькое тело.

her thick black hair, held together by a gold fillet, fell like a cloak from her little head over her slender body.

Из-под мягкой их громады блестели темным блеском огромные глаза;

Her big eyes shone with sombre brilliance under the soft mass of hair;

голые смуглые ручки, обременённые запястьями и кольцами, неподвижно держали гитару. Лица почти не было видно:

her bare, dark-skinned arms were loaded with bracelets and her hands covered with rings, held a guitar.

так оно казалось мало и темно, только губы алели да обозначался узкий прямой нос.

Her face was scarcely visible, it looked so small and dark; all that was seen was the crimson of her lips and the outline of a straight and narrow nose.

Кузьма Васильевич долго стоял как вкопанный и пристально, не смигнув ни разу, глядел на это странное существо;

Kuzma Vassilyevitch stood for some time petrified and stared at the strange creature without blinking;

и оно на него глядело и тоже не мигало и не шевелилось.

and she, too, gazed at him without stirring an eyelid.

Наконец он очнулся и маленькими шажками подошёл к нему.

At last he recovered himself and moved with small steps towards her.

Тёмное личико начало понемногу улыбаться, белые зубки сверкнули вдруг, головка приподнялась и, чуть-чуть встряхнув кудрями, показалась во всей своей резкой и тонкой красоте.

The dark face began gradually smiling. There was a sudden gleam of white teeth, the little head was raised, and lightly flinging back the curls, displayed itself in all its startling and delicate beauty.

«Это что за бесёнок?» —

"What little imp is this?"

подумал Кузьма Васильевич и, нагнувшись ещё поближе, промолвил вполголоса:

thought Kuzma Vassilyevitch, and, advancing still closer, he brought out in a low voice:

— Фигурка! Эй, фигурка!

"Hey, little image!

Кто вы такая?

Who are you?"

— Сюда, сюда, — промолвила немного сиплым голоском, нерусским, медлительным говором и с неверными ударениями «фигурка» и подалась назад шага на два.

"Come here, come here," the "little image" responded in a rather husky voice, with a halting un-Russian intonation and incorrect accent, and she stepped back two paces.

21 Кузьма Васильевич вслед за ней переступил порог и очутился в крохотной комнатке без окон, обитой по стенам и по полу толстыми коврами из верблюжьей шерсти.

Kuzma Vassilyevitch followed her through the doorway and found himself in a tiny room without windows, the walls and floor of which were covered with thick camel's-hair rugs.

Сильный запах мускуса так и обдал его.

He was overwhelmed by a strong smell of musk.

Две жёлтые восковые свечи горели на круглом столике перед низким турецким диванчиком.

Two yellow wax candles were burning on a round table in front of a low sofa.

В углу стояла кроватка под кисейным пологом с шёлковыми полосками, и длинные янтарные четки, с красною кистью на конце, висели близ изголовья.

In the corner stood a bedstead under a muslin canopy with silk stripes and a long amber rosary with a red tassle at the end hung by the pillow.

— Да позвольте наконец, кто вы такая? —

"But excuse me, who are you?"

повторил Кузьма Васильевич.

repeated Kuzma Vassilyevitch.

"Sister....

sister of Emilie."

"You are her sister?

And you live here?"

"Yes....

yes."

Кузьма Васильевич захотел прикоснуться к «фигурке».

Kuzma Vassilyevitch wanted to touch "the image."

Она отшатнулась.

She drew back.

— Как же это она никогда мне о вас не говорила?

"How is it she has never spoken of you?"

— А не́льзя...

"Could not....

не́льзя...

could not."

— Вы, стало быть, скрываетесь...

"You are in concealment then....

прячетесь?

in hiding?"

— Да…

"Yes."

— Есть такая причина?

"Are there reasons?"

— Есте...

"Reasons....

есте.

reasons."

— Гм! —

"Hm!"

Кузьма Васильевич опять захотел прикоснуться к «фигурке», она опять отшатнулась. —

Again Kuzma Vassilyevitch would have touched the figure, again she stepped back. "

То-то я вас никогда не заметил.

"So that's why I never saw you.

Я, признаюсь, и существования вашего не подозревал.

I must own I never suspected your existence.

И мадам Фритче, старуха эта, вам тоже доводится теткой?

And the old lady, Madame Fritsche, is your aunt, too?"

— Да...

"Yes....

то́тка.

aunt."

— Гм!

"Hm!

Вы как будто по-русски плохо понимаете.

You don't seem to understand Russian very well.

Как вас зовут, позвольте узнать?

What's your name, allow me to ask?"

"Colibri."

"What?"

"Colibri."

"Colibri!

Вот необыкновенное имя!

That's an out-of-the-way name!

Это, помнится, в Африке бывают такие насекомые?

There are insects like that in Africa, if I remember right?"

Колибри засмеялась коротким странным смехом...

Colibri gave a short, queer laugh....

точно у ней в горле стёклышки столкнулись.

like a clink of glass in her throat.

Она покачала головой, повела кругом глазами, положила гитару на стол и, проворно подойдя к двери, разом ее притворила.

She shook her head, looked round, laid her guitar on the table and going quickly to the door, abruptly shut it.

Она двигалась живо и ловко, с едва слышным быстрым 22 шумом, как ящерица;

She moved briskly and nimbly with a rapid, hardly audible sound like a lizard;

сзади ее волосы спускались ниже колен.

at the back her hair fell below her knees.

— А зачем вы дверь-то заперли? —

"Why have you shut the door?"

спросил Кузьма Васильевич.

asked Kuzma Vassilyevitch.

Колибри приложила палец к губам:

Colibri put her fingers to her lips.

— Эмилия...

"Emilie....

Не надо...

not want....

ее не надо.

not want her."

Кузьма Васильевич ухмыльнулся.

Kuzma Vassilyevitch grinned.

— Уж не ревнуете ли вы?

"I say, you are not jealous, are you?"

Колибри приподняла брови.

Colibri raised her eyebrows.

— Цо?

"What?"

— Ревнуете...

"Jealous....

сердитесь, — объяснил Кузьма Васильевич.

angry," Kuzma Vassilyevitch explained.

— О да!

"Oh, yes!"

— Вот как!

"Really!

Много чести!..

Much obliged....

Послушайте, сколько вам лет?

I say, how old are you?"

— Семинадцать.

"Seventen."

— Семнадцать, вы хотите сказать?

"Seventeen, you mean?"

— Да.

"Yes."

Кузьма Васильевич окинул внимательным взором свою фантастическую собеседницу.

Kuzma Vassilyevitch scrutinised his fantastic companion closely.

— Какая же вы красоточка, — проговорил он внушительно. —

"What a beautiful creature you are!" he said, emphatically. "Marvellous!

Really marvellous!

What hair!

What eyes!

And your eyebrows....

У!

ough!"

Колибри опять засмеялась и опять повела своими великолепными глазами.

Colibri laughed again and again looked round with her magnificent eyes.

— Да, я красавица!

"Yes, I am a beauty!

Садитесь, и я сяду...

Sit down, and I'll sit down....

подле.

beside."

— Извольте, извольте...

"By all means!

Но, воля ваша, какая же вы сестра Эмилии?

But say what you like, you are a strange sister for Emilie!

Вы на нее нисколько не похожи.

You are not in the least like her."

— Нет... я се́стра...

"Yes, I am sister....

cousin.

Here....

take....

a flower.

A nice flower.

It smells."

Она вынула из-за пояса ветку белой сирени, понюхала, откусила лепесток и подала ему всю ветку. —

She took out of her girdle a sprig of white lilac, sniffed it, bit off a petal and gave him the whole sprig. "

Хотите варенья?

"Will you have jam?

Хорошее...

Nice jam....

из Константинополи́...

from Constantinople....

шербет. —

sorbet?"

Колибри достала из небольшого комода обёрнутую в кусок алой шёлковой материи, со стальными блёстками, раззолочённую баночку, серебряную ложечку, хрустальный гранёный графинчик с водой и такой же стаканчик. —

Colibri took from the small chest of drawers a gilt jar wrapped in a piece of crimson silk with steel spangles on it, a silver spoon, a cut glass decanter and a tumbler like it. "

Кушайте шербет, господин;

"Eat some sorbet, sir;

он очень прекрасный.

it is fine.

Я вам буду петь...

I will sing to you....

Хотите? —

Will you?"

Она схватила гитару.

She took up the guitar.

— А вы поёте? —

"You sing, then?"

спросил Кузьма Васильевич, кладя себе в рот ложку действительно превосходного шербету.

asked Kuzma Vassilyevitch, putting a spoonful of really excellent sorbet into his mouth.

— О да! —

"Oh, yes!"

Она откинула назад свою косу, наклонила голову набок и взяла несколько аккордов, старательно глядя на концы своих пальцев и на ручку гитары...

She flung back her mane of hair, put her head on one side and struck several chords, looking carefully at the tips of her fingers and at the top of the guitar....

потом вдруг запела не по росту сильным и приятным, 23 но гортанным и для уха Кузьмы Васильевича несколько диким голосом.

then suddenly began singing in a voice unexpectedly strong and agreeable, but guttural and to the ears of Kuzma Vassilyevitch rather savage. "

«Ах ты, моя кошечка!» — подумал он.

"Oh, you pretty kitten," he thought.

Пела она песню заунывную, нисколько не русскую и на языке, совершенно Кузьме Васильевичу не знакомом.

She sang a mournful song, utterly un-Russian and in a language quite unknown to Kuzma Vassilyevitch.

По его уверению, звуки: «кха, гха» — то и дело слышались в пении, а под конец она протяжно повторила: «синтамар» или «синцимар», что-то в этом вкусе, подпёрлась рукой, вздохнула и опустила гитару на колени. —

He used to declare that the sounds "Kha, gha" kept recurring in it and at the end she repeated a long drawn-out "sintamar" or "sintsimar," or something of the sort, leaned her head on her hand, heaved a sigh and let the guitar drop on her knee. "

Хорошо? —

"Good?"

спросила она. — Ещё хотите?

she asked, "want more?"

— С моим удовольствием, — отвечал Кузьма Васильевич. —

"I should be delighted," answered Kuzma Vassilyevitch. "

Только зачем это у вас такое лицо, словно всё печальное?

"But why do you look like that, as though you were grieving?

Вы бы шербету откушали.

You'd better have some sorbet."

"No....

you.

And I will again....

It will be more merry."

Она спела другую песенку, вроде плясовой, на том же непонятном языке.

She sang another song, that sounded like a dance, in the same unknown language.

Опять послышались Кузьме Васильевичу прежние гортанные звуки.

Again Kuzma Vassilyevitch distinguished the same guttural sounds.

Ее смуглые пальчики так и бегали по струнам, «как паучки». И кончила она этот раз тем, что бойко крикнула: «Ганда!» или «Гасса!» — и застучала кулачком по столу, сверкая глазами...

Her swarthy fingers fairly raced over the strings, "like little spiders," and she ended up this time with a jaunty shout of "Ganda" or "Gassa," and with flashing eyes banged on the table with her little fist.

XVI

Кузьма Васильевич сидел как отуманенный.

Kuzma Vassilyevitch sat as though he were in a dream.

Голова у него кружилась.

His head was going round.

Так это всё было неожиданно...

It was all so unexpected....

Да и запах этот, пение...

And the scent, the singing....

свечи днём...

the candles in the daytime....

шербет с ванилью...

the sorbet flavoured with vanilla.

А тут Колибри всё ближе к нему подвигается, волосы ее блестят и шуршат, и пышет от нее жаром, и это печальное лицо...

And Colibri kept coming closer to him, too; her hair shone and rustled, and there was a glow of warmth from her — and that melancholy face.... "

«Русалка!» —

"A russalka!"

подумал Кузьма Васильевич.

thought Kuzma Vassilyevitch.

Неловко ему что-то становилось.

He felt somewhat awkward.

— Душечка моя, — промолвил он, — признайтесь, что́ вам вздумалось меня сегодня к себе позвать?

"Tell me, my pretty, what put it into your head to invite me to-day?"

— Вы моло́дой, хорошенький...

"You are young, pretty....

Я та́ких люблю.

such I like."

— А, вот что!

"So that's it!

Но что скажет Эмилия?

But what will Emilie say?

Она мне письмо написала:

She wrote me a letter:

она должна сейчас прийти.

she is sure to be back directly."

— Вы не говорите ей...

"You not tell her....

ничего!

nothing!

Беда!

Trouble!

Убьёт!

She will kill!"

Кузьма Васильевич засмеялся.

Kuzma Vassilyevitch laughed.

— Будто она такая злая?

"As though she were so fierce!"

Колибри несколько раз с важностью качнула головой.

Colibri gravely shook her head several times.

— И мадам Фритче тоже ничего.

"And to Madame Fritsche, too, nothing.

Ни! ни! ни! —

No, no, no!"

Она тихонько постучала себе по лбу. —

She tapped herself lightly on the forehead. "

Понимаешь, офицер?

"Do you understand, officer?"

Кузьма Васильевич нахмурил брови.

Kuzma Vassilyevitch frowned.

— Тайна, значит?

"It's a secret, then?"

"Yes....

yes."

"Very well....

I won't say a word.

Только за это ты поцеловать меня должна.

Only you ought to give me a kiss for that."

— Нет, после...

"No, afterwards....

когда уйдёшь.

when you are gone."

— Вот ещё что выдумала! —

"That's a fine idea!"

Кузьма Васильевич нагнулся было к ней, но она медленно отклонилась и выпрямилась, как уж, на которого набрели в лесной траве.

Kuzma Vassilyevitch was bending down to her but she slowly drew herself back and stood stiffly erect like a snake startled in the grass.

Кузьма Васильевич уставился на нее. —

Kuzma Vassilyevitch stared at her. "Well!"

Вишь ты, — промолвил он наконец, — злюка какая!

he said at last, "you are a spiteful thing!

Ну, господь с тобою!

All right, then."

Колибри задумалась и обернулась к лейтенанту...

Colibri pondered and turned to the lieutenant....

Вдруг три мерных глухих удара раздались где-то в доме.

All at once there was the muffled sound of tapping repeated three times at even intervals somewhere in the house.

Колибри усмехнулась, почти фыркнула.

Colibri laughed, almost snorted.

— Сегодня — нет, завтра — да.

"To-day — no, to-morrow — yes.

Come to-morrow."

"At what time?"

"Seven....

in the evening."

— А как быть с Эмилией?

"And what about Emilie?"

"Emilie....

no;

will not be here."

"You think so?

Very well.

А только ты завтра скажешь мне...

Only, to-morrow you will tell me?"

— Цо? (

"What?" (

(лицо Колибри всякий раз, когда она что спрашивала, принимало детское выражение).

(Colibri's face assumed a childish expression every time she asked a question.)

— Зачем ты от меня так долго пряталась?

"Why you have been hiding away from me all this time?"

— Да...

"Yes....

да;

yes;

завтра всё будет;

everything shall be to-morrow;

конец будет.

the end shall be."

— Смотри же, а я тебе подарочек принесу...

"Mind now! And I'll bring you a present."

— Нет...

"No....

не надо.

no need."

— Отчего же?

"Why not?

Ты вот, я вижу, наряжаться любишь.

I see you like fine clothes."

"No need.

This....

this....

this...."

и она указала пальцем на своё платье, на свои кольца, запястья, на всё, что ее окружало, — это всё моё.

she pointed to her dress, her rings, her bracelets, and everything about her, "it is all my own.

Not a present.

I do not take."

"As you like.

And now must I go?"

"Oh, yes."

Кузьма Васильевич приподнялся.

Kuzma Vassilyevitch got up.

Колибри тоже встала.

Colibri got up, too.

— Прощай, игрушечка!

"Good-bye, pretty little doll!

А когда ж поцелуй-то?

And when will you give me a kiss?"

Колибри вдруг легко подпрыгнула и, проворно вскинув обе руки вокруг шеи молодого лейтенанта, не поцеловала, а словно клюнула его в губы.

Colibri suddenly gave a little jump and swiftly flinging both arms round his neck, gave him not precisely a kiss but a peck at his lips.

Он хотел поцеловать ее в свою очередь, но она мгновенно отскочила прочь и стала за диванчик.

He tried in his turn to kiss her but she instantly darted back and stood behind the sofa.

— Так завтра в семь часов? —

"To-morrow at seven o'clock, then?"

промолвил он не без смущения.

he said with some confusion.

Она кивнула ему головой и, взяв за конец двумя пальцами длинную прядь собственных волос, прикусила ее своими острыми зубками. 25

She nodded and taking a tress of her long hair with her two fingers, bit it with her sharp teeth.

Кузьма Васильевич сделал ей ручкой, вышел и потянул за собою дверь.

Kuzma Vassilyevitch kissed his hand to her, went out and shut the door after him.

Он слышал, как Колибри тотчас к ней подбежала...

He heard Colibri run up to it at once....

Ключ звонко щёлкнул в замке.

The key clicked in the lock.

XVII

В гостиной госпожи Фритче никого не было.

There was no one in Madame Fritsche's drawing-room.

Кузьма Васильевич немедленно отправился в переднюю.

Kuzma Vassilyevitch made his way to the passage at once.

Ему не хотелось столкнуться с Эмилией.

He did not want to meet Emilie.

Хозяйка встретила его на крыльце.

Madame Fritsche met him on the steps.

— А! Вы уходите, господин лейтенант... —

"Ah, you are going, Mr. Lieutenant?"

промолвила она с тою же приторною и зловещею ужимкой. —

she said, with the same affected and sinister smile. "

Эмилии ждать не будете?

"You won't wait for Emilie?"

Кузьма Васильевич надел фуражку.

Kuzma Vassilyevitch put on his cap.

— Мне, доложу вам, сударыня, некогда больше ждать.

"I haven't time to wait any longer, madam.

Я и завтра, может быть, не приду.

I may not come to-morrow, either.

Так вы ей и скажите.

Please tell her so."

— Хорошо, скажу.

"Very good, I'll tell her.

Но ведь вы не соскучились, господин лейтенант?

But I hope you haven't been dull, Mr. Lieutenant?"

— Нет-с; я не соскучился.

"No, I have not been dull."

— То-то же.

"I thought not.

Прощения просим-с.

Good-bye."

— Прощайте-с.

"Good-bye."

Кузьма Васильевич пришёл домой и, растянувшись на постели, погрузился в размышления.

Kuzma Vassilyevitch returned home and stretching himself on his bed sank into meditation.

Он недоумевал несказанно.

He was unutterably perplexed. "

«Что за притча во языцех!» —

"What marvel is this?"

воскликнул он не однажды.

he cried more than once.

И зачем Эмилия ему писала?

And why did Emilie write to him?

Назначила свидание и не пришла?..

She had made an appointment and not come!

Он достал ее записку, повертел ее в руках, понюхал — пахло от нее табаком, и в одном месте он заметил поправку:

He took out her letter, turned it over in his hands, sniffed it: it smelt of tobacco and in one place he noticed a correction.

стояло «плакала», а сперва было написано «плакал». Но что же можно извлечь из этого?

But what could he deduce from that?

И возможно ли, чтобы хозяйка ничего не знала?

And was it possible that Madame Fritsche knew nothing about it?

И она...

And she.....

Кто она?

Who was she?

Да, кто она?

Yes, who was she?

Очаровательная Колибри, эта «игрушечка», эта «фигурка» не выходила у него из головы, и он с нетерпением дожидался завтрашнего вечера, хотя втайне чуть не побаивался самой этой «игрушечки» и «фигурки».

The fascinating Colibri, that "pretty doll," that "little image," was always before him and he looked forward with impatience to the following evening, though secretly he was almost afraid of this "pretty doll" and "little image."

XVIII

На следующий день Кузьма Васильевич отправился перед обедом в ряды и, настойчиво поторговавшись, купил крошечный золотой крестик на бархатной ленточке.

Next day Kuzma Vassilyevitch went shopping before dinner, and, after persistent haggling, bought a tiny gold cross on a little velvet ribbon. "

«Хотя она и уверяет, — так размышлял он, — что ей никакого подарка не требуется, но нам хорошо известно, 26 что́ подобные слова обозначают;

"Though she declares," he thought, "that she never takes presents, we all know what such sayings mean;

а наконец, если точно нрав у нее такой бескорыстный — Эмилия не побрезгает».

and if she really is so disinterested, Emilie won't be so squeamish."

Так размышлял николаевский Дон-Жуан, вероятно, даже не подозревавший в то время, чем был и чем остался в памяти людской настоящий Дон-Жуан.

So argued this Don Juan of Nikolaev, who had probably never heard of the original Don Juan and knew nothing about him.

В шестом часу вечера Кузьма Васильевич выбрился тщательно и, послав за знакомым цирюльником, велел хорошенько напомадить и завить себе хохол, что тот и исполнил с особенным рвением, не жалея казённой бумаги на папильотки;

At six o'clock in the evening Kuzma Vassilyevitch shaved carefully and sending for a hairdresser he knew, told him to pomade and curl his topknot, which the latter did with peculiar zeal, not sparing the government note paper for curlpapers;

потом Кузьма Васильевич надел новый, с иголочки, мундир, взял в правую руку пару новых замшевых перчаток и, побрызгав на себя лоделаваном, вышел из дому.

then Kuzma Vassilyevitch put on a smart new uniform, took into his right hand a pair of new wash-leather gloves, and, sprinkling himself with lavender water, set off.

Кузьма Васильевич в этот раз гораздо больше хлопотал о своей наружности, чем когда шел на свидание с «Zuckerpüppchen», не потому, что Колибри ему больше нравилась, чем Эмилия, но в «игрушечке» было нечто загадочное, нечто такое, что невольно возбуждало даже то ленивое воображение, каким обладал молодой лейтенант.

Kuzma Vassilyevitch took a great deal more trouble over his personal appearance on this occasion than when he went to see his "Zuckerpüppchen", not because he liked Colibri better than Emilie but in the "pretty little doll" there was something enigmatic, something which stirred even the sluggish imagination of the young lieutenant.

XIX

Мадам Фритче встретила его по-вчерашнему и, как бы стакнувшись с ним в условной лжи, снова объявила ему, что Эмилия отлучилась на короткое время и просит ее подождать.

Madame Fritsche greeted him as she had done the day before and as though she had conspired with him in a plan of deception, informed him again that Emilie had gone out for a short time and asked him to wait.

Кузьма Васильевич наклонил голову в знак согласия и присел на стул.

Kuzma Vassilyevitch nodded in token of assent and sat down on a chair.

Мадам Фритче опять улыбнулась, то есть показала свои жёлтые клыки, и удалилась, не предложив ему шоколаду.

Madame Fritsche smiled again, that is, showed her yellow tusks and withdrew without offering him any chocolate.

Кузьма Васильевич тотчас вперил взоры в таинственную дверь.

Kuzma Vassilyevitch instantly fixed his eyes on the mysterious door.

Она оставалась закрытою.

It remained closed.

Он громко кашлянул раза два, как бы давая знать о своём присутствии...

He coughed loudly once or twice so as to make known his presence....

Дверь не шелохнулась.

The door did not stir.

Он затаил дыханье, приник ухом...

He held his breath, strained his ears....

Хоть бы малейший шум или шорох ему послышался;

He heard not the faintest sound or rustle;

точно всё вымерло кругом...

everything was still as death.

Кузьма Васильевич встал, на цыпочках приблизился к двери — и, напрасно пошарив пальцами, нажал на нее коленом...

Kuzma Vassilyevitch got up, approached the door on tiptoe and, fumbling in vain with his fingers, pressed his knee against it.

Не тут-то было.

It was no use.

Тогда он нагнулся и раза два произнёс усиленным шёпотом:

Then he bent down and once or twice articulated in a loud whisper, "Colibri!

«Ко́либри, Ко́либри...

Colibri!

Игрушечка!»

Little doll!"

Никто не отозвался.

No one responded.

Кузьма Васильевич выпрямился, одёрнул мундир — и, постояв немного на месте, уже более твёрдыми шагами подошёл к окну и забарабанил по стёклам.

Kuzma Vassilyevitch drew himself up, straightened his uniform — and, after standing still a little while, walked with more resolute steps to the window and began drumming on the pane.

Он начинал чувствовать досаду, негодование;

He began to feel vexed, indignant;

офицерский гонор заговорил в нем:

his dignity as an officer began to assert itself. "

«Что за вздор! — подумал он 27

"What nonsense is this?"

наконец, — за кого меня принимают?

he thought at last; "whom do they take me for?

Коли так, ведь я кулаками застучу.

If they go on like this, I'll knock with my fists.

Принуждена она будет откликнуться!

She will be forced to answer!

Старуха услышит...

The old woman will hear....

Ну что ж?

What of it?

Не я виноват!»

That's not my fault."

Он быстро повернулся на каблуках...

He turned swiftly on his heel....

Дверь стояла раскрытою наполовину.

the door stood half open.

Кузьма Васильевич немедленно и снова на цыпочках устремился в потаённую комнатку.

Kuzma Vassilyevitch immediately hastened into the secret room again on tiptoe.

На диване, в белом платье с широким красным поясом, лежала Колибри и, закрыв нижнюю часть лица платком, смеялась без шума, но от души.

Colibri was lying on the sofa in a white dress with a broad red sash. Covering the lower part of her face with a handkerchief, she was laughing, a noiseless but genuine laugh.

Волосы свои она убрала на этот раз, заплела их в две тугие длинные косы и перевила красными лентами;

She had done up her hair, this time plaiting it into two long, thick plaits intertwined with red ribbon;

вчерашние башмачки красовались на ее крошечных, крест-накрест положенных ножках; но самые эти ножки были голы: глядя на них, можно было подумать, что она надела темные шёлковые чулки.

the same slippers adorned her tiny, crossed feet but the feet themselves were bare and looking at them one might fancy that she had on dark, silky stockings.

Диван стоял иначе, чем накануне: ближе к стене;

The sofa stood in a different position, nearer the wall;

а на столе, на китайском подносе, виднелся толстобрюхий пёстрый кофейник, рядом с гранёною сахарницей и двумя голубенькими фарфоровыми чашечками.

and on the table he saw on a Chinese tray a bright-coloured, round-bellied coffee pot beside a cut glass sugar bowl and two blue China cups.

Тут же лежала гитара, и сизый дымок бежал тонкою струйкой с верхушки крупной курительной свечки.

The guitar was lying there, too, and blue-grey smoke rose in a thin coil from a big, aromatic candle.

Кузьма Васильевич подошёл к дивану и наклонился к Колибри, но, прежде чем он успел промолвить слово, она протянула руку и, не переставая смеяться в платок, запустила свои небольшие жёсткие пальцы в его волосы и мгновенно растрепала его благоустроенный кок.

Kuzma Vassilyevitch went up to the sofa and bent over Colibri, but before he had time to utter a word she held out her hand and, still laughing in her handkerchief, put her little, rough fingers into his hair and instantly ruffled the well-arranged curls on the top of his head.

— Это что ещё? —

"What next?"

воскликнул Кузьма Васильевич, не вполне довольный подобною нецеремонностью в обращении. —

exclaimed Kuzma Vassilyevitch, not altogether pleased by such unceremoniousness. "

Ах ты, шалунья!

"Oh, you naughty girl!"

Колибри приняла платок от лица.

Colibri took the handkerchief from her face.

— Нехорошо так;

"Not nice so;

этак лучше. —

better now."

Она отодвинулась к одному концу дивана и подобрала ноги. —

She moved away to the further end of the sofa and drew her feet up under her. "

Садитесь...

"Sit down....

там.

there."

Кузьма Васильевич сел, куда она ему указывала.

Kuzma Vassilyevitch sat down on the spot indicated.

— Зачем же ты удаляешься? —

"Why do you move away?"

промолвил он после небольшого молчанья. —

he said, after a brief silence. "

Или ты меня боишься?

"Surely you are not afraid of me?"

Колибри свернулась в клубочек и посмотрела на него сбоку.

Colibri curled herself up and looked at him sideways.

— Я не боюсь...

"I am not afraid....

Нет.

no."

— Ты не должна меня дичиться, — продолжал наставительным тоном Кузьма Васильевич. —

"You must not be shy with me," Kuzma Vassilyevitch said in an admonishing tone. "

Ты ведь помнишь своё вчерашнее обещание поцеловать меня? 28

"Do you remember your promise yesterday to give me a kiss?"

Колибри обхватила свои колени обеими руками, положила на них голову и опять посмотрела на него.

Colibri put her arms round her knees, laid her head on them and looked at him again.

— Помню.

"I remember."

— То-то же.

"I should hope so.

И ты должна сдержать своё слово.

And you must keep your word."

— Да...

"Yes....

должна.

I must."

— В таком случае... — начал Кузьма Васильевич и пододвинулся было к ней.

"In that case," Kuzma Vassilyevitch was beginning, and he moved nearer.

Колибри высвободила свои косы, которые она захватила вместе с коленями, и одною из них ударила его по руке.

Colibri freed her plaits which she was holding tight with her knees and with one of them gave him a flick on his hand.

— Потише, господин!

"Not so fast, sir!"

Кузьма Васильевич сконфузился.

Kuzma Vassilyevitch was embarrassed.

— Какие у нее глаза, у разбойницы, — пробормотал он как бы про себя. —

"What eyes she has, the rogue!" he muttered, as though to himself. "

Однако, — прибавил он, возвысив голос, — зачем же ты звала меня...

"But," he went on, raising his voice, "why did you call me....

в таком случае?

if that is how it is?"

Колибри вытянула шею, как птица...

Colibri craned her neck like a bird....

Она прислушивалась.

she listened.

Кузьма Васильевич перетревожился.

Kuzma Vassilyevitch was alarmed.

— Эмилия? —

"Emilie?"

произнёс он вопросительно.

he asked.

— Нет.

"No."

— Кто-нибудь другой?

"Someone else?"

Колибри пожала плечом.

Colibri shrugged her shoulder.

— Да ты что-нибудь слышишь?

"Do you hear something?"

— Ничего. —

"Nothing."

Колибри отвела назад, и тоже птичьим движением, свою небольшую яйцевидную головку, с красивым пробором и короткими вихрами курчавых завитушек на затылке, там, где начинались косы, и опять в клубочек свернулась. —

With a birdlike movement, again Colibri drew back her little oval-shaped head with its pretty parting and the short growth of tiny curls on the nape of her neck where her plaits began, and again curled herself up into a ball. "

Ничего.

"Nothing."

— Ничего!

"Nothing!

Так я теперь... —

Then now I'll...."

Кузьма Васильевич потянулся к Колибри, но тотчас же отдёрнул руку.

Kuzma Vassilyevitch craned forward towards Colibri but at once pulled back his hand.

На пальце у него показалась капля крови. —

There was a drop of blood on his finger. "

Что за глупости такие! —

"What foolishness is this!"

воскликнул он, встряхивая пальцем. —

he cried, shaking his finger. "

Вечные эти ваши булавки!

"Your everlasting pins!

Да и какая это к чёрту булавка, — прибавил он, взглянув на длинную золотую шпильку, которую Колибри медленно втыкала себе в пояс. —

And the devil of a pin it is!" he added, looking at the long, golden pin which Colibri slowly thrust into her sash. "

Это целый кинжал, это жало...

"It's a regular dagger, it's a sting....

Да, да, это твоё жало, и ты оса, вот ты кто, оса, понимаешь?

Yes, yes, it's your sting, and you are a wasp, that's what you are, a wasp, do you hear?"

Колибри, по-видимому, очень понравилось сравненье Кузьмы Васильевича:

Apparently Colibri was much pleased at Kuzma Vasselyevitch's comparison;

она залилась тонким хохотом и несколько раз сряду повторила:

she went off into a thin laugh and repeated several times over:

— Да, я ужалю...

"Yes, I will sting....

я ужалю.

I will sting."

Кузьма Васильевич глядел на нее и думал:

Kuzma Vassilyevitch looked at her and thought: "

«Ведь вот смеётся, а лицо всё печальное...»

"She is laughing but her face is melancholy.

— Посмотри-ка, что я тебе покажу, — промолвил он громко.

"Look what I am going to show you," he said aloud.

" Tso? "

— Цо? — Зачем ты говоришь: цо?

"Why do you say tso?

Разве ты полька?

Are you a Pole?"

— Ни.

" Nee.."

— Теперь вот:

"Now you say nee!

«ни!» Ну, да всё равно! —

But there, it's no matter."

Кузьма Васильевич достал свой подарочек и повертел им на воздухе. —

Kuzma Vassilyevitch got out his present and waved it in the air. "

Глянь-ка сюда...

"Look at it....

Хороша штучка?

Isn't it nice?"

Колибри равнодушно вскинула глазами.

Colibri raised her eyes indifferently.

"Ah!

A cross!

We don't wear."

"What?

You don't wear a cross?

Да ты жидовка, что ли?

Are you a Jewess then, or what?"

— Не носимо, — повторила Колибри и, вдруг встрепенувшись, глянула назад через плечо. —

"We don't wear," repeated Colibri, and, suddenly starting, looked back over her shoulder. "

Хотите, я петь буду?.. —

"Would you like me to sing?"

торопливо спросила она.

she asked hurriedly.

Кузьма Васильевич сунул крестик в карман мундира и оглянулся тоже. Ему почудился лёгкий треск за стеной...

Kuzma Vassilyevitch put the cross in the pocket of his uniform and he, too, looked round.

— Что такое? —

"What is it?"

пробормотал он.

he muttered.

— Мышь...

"A mouse....

мышь, — поспешно проговорила Колибри и вдруг, совершенно неожиданно для Кузьмы Васильевича, обняла его голову своими гибкими гладкими руками, и быстрый поцелуй обжёг его щеку...

a mouse," Colibri said hurriedly, and suddenly to Kuzma Vassilyevitch's complete surprise, flung her smooth, supple arms round his neck and a rapid kiss burned his cheek....

точно уголёк к ней приложился.

as though a red-hot ember had been pressed against it.

Он стиснул Колибри в своих объятиях, но она выскользнула, как змея, — ее стан был немного толще змеиного туловища — и вскочила на ноги.

He pressed Colibri in his arms but she slipped away like a snake — her waist was hardly thicker than the body of a snake — and leapt to her feet.

— Постой, — шепнула она, — прежде надо кофе пить...

"Wait," she whispered, "you must have some coffee first."

"Nonsense!

Coffee, indeed!

Afterwards."

"No, now.

Теперь горячий, после холодный. —

Now hot, after cold."

Она ухватила кофейник за ручку и, высоко приподняв его, стала лить в обе чашки.

She took hold of the coffee pot by the handle and, lifting it high, began pouring out two cups.

Кофе падал тонкою, как бы перекрученною струёй;

The coffee fell in a thin, as it were, twirling stream;

Колибри положила голову на плечо и смотрела, как он лился. —

Colibri leaned her head on her shoulder and watched it fall. "

Вот, клади сахару...

"There, put in the sugar....

пей...

drink....

и я буду!

and I'll drink."

Кузьма Васильевич бросил в чашку кусок сахару и выпил ее разом.

Kuzma Vassilyevitch put a lump of sugar in the cup and drank it off at one draught.

Кофе ему показался очень крепким и горьким.

The coffee struck him as very strong and bitter.

Колибри глядела на него, улыбаясь и чуть-чуть расширяя ноздри над краем своей чашки.

Colibri looked at him, smiling, and faintly dilated her nostrils over the edge of her cup.

Она тихонько опустила ее на стол.

She slowly put it down on the table.

— Что же ты не пьёшь? —

"Why don't you drink it?"

спросил Кузьма Васильевич.

asked Kuzma Vassilyevitch.

— Я... понемножку... — отвечала она.

"Not all, now."

Кузьма Васильевич пришёл в азарт.

Kuzma Vassilyevitch got excited.

— Да сядь же, наконец, возле меня!

"Do sit down beside me, at least."

— Сейчас. —

"In a minute."

Она нагнула голову и, всё не спуская глаз с Кузьмы Васильевича, взялась за гитару. —

She bent her head and, still keeping her eyes fixed on Kuzma Vassilyevitch, picked up the guitar. "

Только прежде я петь буду. 30

"Only I will sing first."

— Да, да, только сядь.

"Yes, yes, only sit down."

— И танцевать буду.

"And I will dance.

Хочешь?

Shall I?"

— Ты танцуешь?

"You dance?

Ну, это бы я посмотрел.

Well, I should like to see that.

Но нельзя ли после?

But can't that be afterwards?"

— Нет, теперь...

"No, now....

А я тебя очень люблю.

But I love you very much."

— Ты меня любишь!

"You love?

Смотри же...

Mind now....

а впрочем, танцуй, чудачка ты этакая!

dance away, then, you queer creature."

XXI

Колибри стала по ту сторону стола и, пробежав несколько раз пальцами по струнам гитары, затянула, к удивлению Кузьмы Васильевича, который ожидал весёлого, живого напева, — затянула какой-то медлительный, однообразный речитатив, сопровождая каждый отдельный, как бы с усилием выталкиваемый звук мерным раскачиванием всего тела направо и налево.

Colibri stood on the further side of the table and running her fingers several times over the strings of the guitar and to the surprise of Kuzma Vassilyevitch, who was expecting a lively, merry song, began singing a slow, monotonous air, accompanying each separate sound, which seemed as though it were wrung out of her by force, with a rhythmical swaying of her body to right and left.

Она не улыбалась и даже брови свои сдвинула, свои высокие, круглые, тонкие брови, между которыми резко выступал синий знак, похожий на восточную букву, вероятно, вытравленный порохом.

She did not smile, and indeed knitted her brows, her delicate, high, rounded eyebrows, between which a dark blue mark, probably burnt in with gunpowder, stood out sharply, looking like some letter of an oriental alphabet.

Глаза она почти закрыла, но зрачки ее тускло светились из-под нависших ресниц, по-прежнему упорно вперяясь в Кузьму Васильевича.

She almost closed her eyes but their pupils glimmered dimly under the drooping lids, fastened as before on Kuzma Vassilyevitch.

И он также не мог отвести взора от этих чудных, грозных глаз, от этого смуглого постепенно разгоравшегося лица, от полураскрытых и неподвижных губ, от двух черных змей, мерно колебавшихся по обеим сторонам стройной головы.

And he, too, could not look away from those marvellous, menacing eyes, from that dark-skinned face that gradually began to glow, from the half-closed and motionless lips, from the two black snakes rhythmically moving on both sides of her graceful head.

Колибри продолжала раскачиваться, не сходя с места, и только ноги ее пришли в движение:

Colibri went on swaying without moving from the spot and only her feet were working;

она слегка их передвигала, приподнимая то носок, то каблук.

she kept lightly shifting them, lifting first the toe and then the heel.

Раз она вдруг быстро перевернулась и пронзительно вскрикнула, высоко встряхнув в воздухе гитарой...

Once she rotated rapidly and uttered a piercing shriek, waving the guitar high in the air....

Потом опять началась прежняя однообразная пляска, сопровождаемая тем же однообразным пением.

Then the same monotonous movement accompanied by the same monotonous singing, began again.

Кузьма Васильевич сидел между тем преспокойно на диване и продолжал глядеть на Колибри.

Kuzma Vassilyevitch sat meanwhile very quietly on the sofa and went on looking at Colibri;

Он ощущал в себе нечто странное, необычайное:

he felt something strange and unusual in himself:

ему было очень легко и свободно, даже слишком легко;

he was conscious of great lightness and freedom, too great lightness, in fact;

он как будто тела своего не чувствовал, как будто плавал, и в то же время мурашки по нем ползали, какое-то приятное бессилие распространялось по ногам, и дремота щекотала ему веки и губы.

he seemed, as it were, unconscious of his body, as though he were floating and at the same time shudders ran down him, a sort of agreeable weakness crept over his legs, and his lips and eyelids tingled with drowsiness.

Он уже ничего не желал, не думал ни о чем, а только ему было очень хорошо, словно кто его баюкал, «байбайкал», как выразилась Эмилия, и шептал он про себя:

He had no desire now, no thought of anything.... only he was wonderfully at ease, as though someone were lulling him, "singing him to bye-bye," as Emilie had expressed it, and he whispered to himself, "little doll!"

«Игрушечка!» По временам лицо 31 «игрушечки» заволакивалось...

At times the face of the "little doll" grew misty. "

«Отчего бы это?» —

"Why is that?"

спрашивал себя Кузьма Васильевич.

Kuzma Vassilyevitch wondered. "

«От курева, — успокоивал он себя... —

"From the smoke," he reassured himself. "

Такой есть тут синий дымок».

"There is such a blue smoke here."

И опять его кто-то баюкал и даже рассказывал ему на ухо что-то такое хорошее...

And again someone was lulling him and even whispering in his ear something so sweet....

Только почему-то всё не договаривал.

only for some reason it was always unfinished.

Но вот вдруг на лице «игрушечки» глаза открылись огромные, величины небывалой, настоящие мостовые арки...

But then all of a sudden in the little doll's face the eyes opened till they were immense, incredibly big, like the arches of a bridge....

Гитара покатилась и, ударившись о пол, прозвенела где-то за тридевятью землями...

The guitar dropped, and striking against the floor, clanged somewhere at the other end of the earth....

Какой-то очень близкий и короткий приятель Кузьмы Васильевича нежно и плотно обнял его сзади и галстук ему поправил.

Some very near and dear friend of Kuzma Vassilyevitch's embraced him firmly and tenderly from behind and set his cravat straight.

Кузьма Васильевич увидал перед самым лицом своим крючковатый нос, густые усы и пронзительные глаза незнакомца с обшлагом о трёх пуговках...

Kuzma Vassilyevitch saw just before his own face the hooked nose, the thick moustache and the piercing eyes of the stranger with the three buttons on his cuff....

и хотя глаза находились на месте усов, и усы на месте глаз, и самый нос являлся опрокинутым, однако Кузьма Васильевич не удивился нисколько, а, напротив, нашёл, что так оно и следовало;

and although the eyes were in the place of the moustache and the nose itself seemed upside down, Kuzma Vassilyevitch was not in the least surprised, but, on the contrary, thought that this was how it ought to be;

он собрался даже сказать этому носу: «Здорово, брат Григорий», но отменил своё намерение и предпочёл...

he was even on the point of saying to the nose, "Hullo, brother Grigory," but he changed his mind and preferred....

предпочёл немедленно отправиться с Колибри в Царьград для предстоящего бракосочетания, так как она была турчанка, а государь его пожаловал в действительные турки.

preferred to set off with Colibri to Constantinople at once for their forthcoming wedding, as she was a Turk and the Tsar promoted him to be an actual Turk.

XXII

Кстати ж перед ним очутилась лодочка;

And opportunely a little boat appeared:

он занес в нее ногу, и хотя по неловкости споткнулся и ушибся довольно сильно, так что некоторое время не знал, где что находится, однако справился и, сев на лавочку, поплыл по той самой большой реке, которая в виде Реки Времён протекает на карте на стене Николаевской гимназии, в Царьград.

he lifted his foot to get into it and though through clumsiness he stumbled and hurt himself rather badly, so that for some time he did not know where anything was, yet he managed it and getting into the boat, floated on the big river, which, as the River of Time, flows to Constantinople in the map on the walls of the Nikolaevsky High School.

С великим удовольствием плыл он по той реке и наблюдал за множеством красных гагар, беспрестанно ему попадавшихся;

With great satisfaction he floated down the river and watched a number of red ducks which continually met him;

они, однако, не подпускали его и, ныряя, превращались в круглые розовые пятна.

they would not let him come near them, however, and, diving, changed into round, pink spots.

И Колибри с ним ехала; но, желая предохранить себя от зноя, поместилась под лодкой и изредка стучала в дно...

And Colibri was going with him, too, but to escape the sultry heat she hid, under the boat and from time to time knocked on the bottom of it....

Вот наконец и Царьград.

And here at last was Constantinople.

Дома́, как следует быть домам, в виде тирольских шляп;

The houses, as houses should, looked like Tyrolese hats;

и у турок всё такие крупные, степенные лица;

and the Turks had all big, sedate faces;

только не годится долго на них глядеть:

only it did not do to look at them too long:

они начинают корчиться, рожи строить, а после и совсем распадаются, как талый снег.

they began wriggling, making faces and at last melted away altogether like thawing snow.

Вот и дворец, в котором он будет жить с Колибри...

And here was the palace in which he would live with Colibri....

И так всё в нем отлично устроено!

And how well everything was arranged in it!

Стены с генеральским шитьём, везде 32 эполеты, по углам люди трубят, и на лодке можно въехать в гостиную.

Walls with generals' gold lace on it, everywhere epaulettes, people blowing trumpets in the corners and one could float into the drawing-room in the boat.

Ну, разумеется, портрет Магомета...

Of course, there was a portrait of Mahomet....

Только Колибри бежит всё вперёд по комнатам, и косы ее волочатся за нею по полу, и никак она не хочет обернуться, и всё меньше она становится, всё меньше...

Only Colibri kept running ahead through the rooms and her plaits trailed after her on the floor and she would not turn round, and she kept growing smaller and smaller....

Уже это не Колибри, а мальчик в курточке, и он его гувернёр, и он должен влезать вслед за этим мальчиком в подзорную трубку, и труба та всё уже, уже, вот уж и двинуться нельзя...

And now it was not Colibri but a boy in a jacket and he was the boy's tutor and he had to climb after the boy into a telescope, and the telescope got narrower and narrower, till at last he could not move....

ни вперёд, ни назад, и дышать невозможно, и что-то обрушилось на спину...

neither backwards nor forwards, and something fell on his back....

и земля в рот...

there was earth in his mouth.

XXIII

Кузьма Васильевич открыл глаза.

Kuzma Vassilyevitch opened his eyes.

Светло кругом, тихо...

It was daylight and everything was still....

пахнет уксусом, мятой.

there was a smell of vinegar and mint.

Над ним и по бокам что-то белое;

Above him and at his sides there was something white;

он вглядывается:

he looked more intently:

полог постельный.

it was the canopy of a bed.

Он хочет голову приподнять...

He wanted to raise his head....

нельзя;

he could not;

руку...

his hand....

нельзя тоже.

he could not do that, either.

Что такое значит?

What was the meaning of it?

Он опускает глаза...

He dropped his eyes....

Какое-то длинное тело протянуто перед ним, и на том теле шерстяное одеяло, жёлтое с коричневою каймой.

A long body lay stretched before him and over it a yellow blanket with a brown edge.

Тело оказывается его, Кузьмы Васильевича. Он пытается крикнуть...

The body proved to be his, Kuzma Vassilyevitch's. He tried to cry out....

ничего не выходит.

no sound came.

Он пытается опять, напрягает все свои силы...

He tried again, did his very utmost....

дряхлый стон раздаётся и дрожит под его носом.

there was the sound of a feeble moan quavering under his nose.

Слышатся тяжёлые шаги, жилистая рука раздвигает полог.

He heard heavy footsteps and a sinewy hand parted the bed curtains.

Седой инвалид в военной заплатанной шинели стоит перед ним и глядит на него...

A grey-headed pensioner in a patched military overcoat stood gazing at him....

И он глядит на инвалида.

And he gazed at the pensioner.

Большая оловянная кружка придвигается к губам Кузьмы Васильевича.

A big tin mug was put to Kuzma Vassilyevitch's lips.

Кузьма Васильевич жадно пьет холодную воду.

He greedily drank some cold water.

Язык его развязывается.

His tongue was loosened. "

«Где я? —

"Where am I?"

Инвалид ещё раз взглядывает на него, уходит и возвращается с другим человеком, в темном мундире. —

The pensioner glanced at him once more, went away and came back with another man in a dark uniform. "

Где я?» —

"Where am I?"

повторяет Кузьма Васильевич. —

repeated Kuzma Vassilyevitch. "

«Ну, теперь будет жив, — говорит человек в мундире. —

"Well, he will live now," said the man in the dark uniform. "

Вы в госпитале, — прибавляет он громко, — но извольте почивать.

"You are in the hospital," he added aloud, "but you must go to sleep.

Вам вредно разговаривать».

It is bad for you to talk."

Кузьма Васильевич готов удивиться, но снова впадает в забытье...

Kuzma Vassilyevitch began to feel surprised, but sank into forgetfulness again....

На другое утро явился доктор.

Next morning the doctor appeared. Kuzma Vassilyevitch came to himself.

Кузьма Васильевич пришёл в себя. Доктор поздравил его с выздоровлением и велел перевязать ему голову.

The doctor congratulated him on his recovery and ordered the bandages round his head to be changed.

— Как?

"What?

голову?

My head?

Да разве у меня...

Why, am I...."

— Вы не должны говорить, не должны беспокоиться, — перебил его доктор. —

"You mustn't talk, you mustn't excite yourself," the doctor interrupted. "

А теперь лежите смирно и благодарите всевышнего создателя.

"Lie still and thank the Almighty.

Где компрессы, Поплёвкин?

Where are the compresses, Poplyovkin?"

33 — Да где же деньги...

"But where is the money....

казённые...

the government money...."

— Ну, опять стал бредить...

"There! He is lightheaded again.

Побольше льду, Поплёвкин!

Some more ice, Poplyovkin."

XXIV

Прошла ещё неделя.

Another week passed.

Кузьма Васильевич настолько оправился, что доктора нашли возможным сообщить ему случившееся с ним происшествие.

Kuzma Vassilyevitch was so much better that the doctors found it possible to tell him what had happened to him.

Вот что он узнал.

This is what he learned.

Шестнадцатого июня, в семь часов вечера, посетил он в последний раз дом госпожи Фритче, а семнадцатого июня, к обеду, то есть почти через сутки, пастух нашёл его в овраге возле большой Херсонской дороги, в двух верстах от Николаева, бесчувственного, с разрубленною головой, с багровыми пятнами на шее.

At seven o'clock in the evening on the 16th of June he had visited the house of Madame Fritsche for the last time and on the 17th of June at dinner time, that is, nearly twenty-four hours later, a shepherd had found him in a ravine near the Herson high road, a mile and a half from Nikolaev, with a broken head and crimson bruises on his neck.

Мундир и жилетка на нем были расстегнуты, все карманы выворочены, фуражки и кортика не оказалось, кожаного пояса с деньгами тоже.

His uniform and waistcoat had been unbuttoned, all his pockets turned inside out, his cap and cutlass were not to be found, nor his leather money belt.

По измятой траве, по широкому следу в песке и глине можно было заключить, что несчастного лейтенанта волоком волокли на дно оврага и только там нанесли ему удар в голову, не топором, а саблей, вероятно, его же кортиком:

From the trampled grass, from the broad track upon the grass and the clay, it could be inferred that the luckless lieutenant had been dragged to the bottom of the ravine and only there had been gashed on his head, not with an axe but with a sabre — probably his own cutlass:

вдоль всего следа от самой дороги не замечалось ни капли крови, а вокруг головы стояла целая лужа.

there were no traces of blood on his track from the high road while there was a perfect pool of blood round his head.

Не оставалось сомнения в том, что убийцы его сперва опоили, потом пытались придушить и, отвезя ночью за город, стащили в овраг и там окончательно прихлопнули.

There could be no doubt that his assailants had first drugged him, then tried to strangle him and, taking him out of the town by night, had dragged him to the ravine and there given him the final blow.

Кузьма Васильевич не умер благодаря лишь своему поистине железному сложению.

It was only thanks to his truly iron constitution that Kuzma Vassilyevitch had not died.

Пришёл он в себя двадцать второго июля, то есть целых пять недель спустя.

He had returned to consciousness on July 22nd, that is, five weeks later.

XXV

Кузьма Васильевич немедленно довёл до сведения начальства постигшее его несчастье, изложил все обстоятельства дела изустно и на бумаге, сообщил адрес мадам Фритче.

Kuzma Vassilyevitch immediately informed the authorities of the misfortune that had happened to him; he stated all the circumstances of the case verbally and in writing and gave the address of Madame Fritsche.

Полиция бросилась в указанный дом, но никого в нем не нашла:

The police raided the house but they found no one there; the birds had flown.

птички уже вылетели из гнезда. Схватились за хозяина дома;

They got hold of the owner of the house.

но от этого хозяина, престарелого и глухого мещанина, большого толку не добились.

But they could not get much sense out of the latter, a very old and deaf workman.

Сам он проживал в другом квартале и знал одно: четыре месяца тому назад отдал он свой дом внаймы одной еврейке с паспортом, по имени Шмуль или Шмульке, которую он тогда же и прописал в части. «Приезжала к ней 34

He lived in a different part of the town and all he knew was that four months before he had let his house to a Jewess with a passport, whose name was Schmul or Schmulke, which he had immediately registered at the police station.

другая жинка, — так показывал он, — тоже с пачпортом, — но каким рукомеслом они обе занимались, и то ему неизвестно;

She had been joined by another woman, so he stated, who also had a passport, but what was their calling did not know;

и были ли у них другие постояльцы, тоже не слыхал и не знает;

and whether they had other people living with them had not heard and did not know;

а какой паренёк у него в том доме жил дворником или караульщиком, и тот сошёл не то в Одесть, не то в Питер; а новый дворник поступил недавно, с первого числа июля».

the lad whom he used to keep as porter or watchman in the house had gone away to Odessa or Petersburg, and the new porter had only lately come, on the 1st of July.

Навели справки в полиции и по околотку;

Inquiries were made at the police station and in the neighbourhood;

оказалось, что Шмульке, вместе с товаркой, настоящее имя которой было Фридерика Бенгель, выехала из Николаева около двадцатого июня, а куда — неизвестно.

it appeared that Madame Schmulke, together with her companion, whose real name was Frederika Bengel, had left Nikolaev about the 20th of June, but where they had gone was unknown.

Таинственного человека с цыганским лицом и тремя пуговками на обшлаге, а равно и черномазой девки-иностранки с огромною косой никто и не видывал.

The mysterious man with a gipsy face and three buttons on his cuff and the dark-skinned foreign girl with an immense mass of hair, no one had seen.

Кузьма Васильевич, как только выписался из госпиталя, сам посетил роковой для него дом.

As soon as Kuzma Vassilyevitch was discharged from the hospital, he visited the house that had been so fateful for him.

В маленькой комнатке, где он беседовал с Колибри и где всё ещё пахло мускусом, находилась другая, тоже скрытая дверь;

In the little room where he had talked to Colibri and where there was still a smell of musk, there was a second secret door;

к ней-то, во второе его посещение, был придвинут диван, и через нее вошёл, вероятно, убийца и обхватил его сзади.

the sofa had been moved in front of it on his second visit and through it no doubt the murderer had come and seized him from behind.

Кузьма Васильевич подал жалобу по форме;

Kuzma Vassilyevitch lodged a formal complaint;

началось дело.

proceedings were taken.

Несколько занумерованных отношений и предписаний полетело в разные стороны;

Several numbered reports and instructions were dispatched in various directions;

поступили в своё время надлежащие отписки и справки...

the appropriate acknowledgments and replies followed in due course....

но тем всё и кончилось.

There the incident closed.

Подозрительные личности так и канули в воду — а вместе с ними исчезли и похищенные казённые деньги, тысяча девятьсот семнадцать рублей с копейками, ассигнациями и золотом.

The suspicious characters had disappeared completely and with them the stolen government money had vanished, too, one thousand, nine hundred and seventeen roubles and some kopecks, in paper and gold.

Сумма немаловажная в ту эпоху!

Not an inconsiderable sum in those days!

Целых десять лет потом их выплачивал Кузьма Васильевич, пока не попал под всемилостивейший манифест.

Kuzma Vassilyevitch was paying back instalments for ten years, when, fortunately for him, an act of clemency from the Throne cancelled the debt.

XXVI

Сам он на первых порах был твердо убеждён в том, что виной всей беды, начальницей заговора, была Эмилия, его коварная «Zuckerpüppchen».

He was himself at first firmly convinced that Emilie, his treacherous Zuckerpüppchen, was to blame for all his trouble and had originated the plot.

Он вспомнил, как в самый день последнего свидания с нею он неосторожно задремал на диване, как, проснувшись, увидел ее возле себя на коленках, и как она смешалась, и как, наконец, он в тот же вечер открыл прореху в своём поясе, прореху, очевидно, проделанную ее ножницами.

He remembered how on the last day he had seen her he had incautiously dropped asleep on the sofa and how when he woke he had found her on her knees beside him and how confused she had been, and how he had found a hole in his belt that evening — a hole evidently made by her scissors. "

«Она увидела, — думал Кузьма Васильевич, — она сказала старой чертовке и тем двум диаволам, она залучила меня, написав ко мне письмо...

"She saw the money," thought Kuzma Vassilyevitch, "she told the old hag and those other two devils, she entrapped me by writing me that letter....

меня и обработали.

and so they cleaned me out.

Но кто бы мог это от нее ожидать!»

But who could have expected it of her!"

Он представлял себе хорошенькое, добренькое 35 лицо Эмилии, ее светлые глазки...

He pictured the pretty, good-natured face of Emilie, her clear eyes.... "

«Женщины, женщины! —

"Women! women!"

твердил он, скрежеща зубами, — крокодилово исчадие!»

he repeated, gnashing his teeth, "brood of crocodiles!"

Но, переехав окончательно из госпиталя к себе домой, он узнал одно обстоятельство, которое привело его в недоумение, поставило его в тупик.

But when he had finally left the hospital and gone home, he learned one circumstance which perplexed and nonplussed him.

В самый тот день, когда его, полумёртвого, привезли в город, девушка, по всем приметам, как две капли воды похожая на Эмилию, прибежала, вся в слезах, с растрёпанными волосами, к нему на квартиру и, осведомившись о нем у денщика, бросилась, как сумасшедшая, в госпиталь.

On the very day when he was brought half dead to the town, a girl whose description corresponded exactly to that of Emilie had rushed to his lodging with tear-stained face and dishevelled hair and inquiring about him from his orderly, had dashed off like mad to the hospital.

В госпитале ей сказали, что Кузьма Васильевич непременно должен умереть, и она тотчас скрылась, ломая руки, с выражением отчаяния на лице.

At the hospital she had been told that Kuzma Vassilyevitch would certainly die and she had at once disappeared, wringing her hands with a look of despair on her face.

Явно было, что она не предвидела, не ожидала убийства.

It was evident that she had not foreseen, had not expected the murder.

Или, может быть, ее самое обманули — не выдали ей обещанной части?

Or perhaps she had herself been deceived and had not received her promised share?

Раскаяние ею вдруг овладело?

Had she been overwhelmed by sudden remorse?

Но, однако ж, она потом выехала из Николаева вместе с тою отвратительною старухой, которая, наверное, всё знала...

And yet she had left Nikolaev afterwards with that loathsome old woman who had certainly known all about it.

Кузьма Васильевич терялся в догадках и порядком-таки наскучил своему денщику, беспрестанно заставляя его сызнова описывать наружность прибежавшей девушки и повторять ее слова.

Kuzma Vassilyevitch was lost in conjecture and bored his orderly a good deal by making him continually describe over and over again the appearance of the girl and repeat her words.

XXVII

Целые полтора года спустя Кузьма Васильевич получил от Эмилии — alias1 Фридерики Бенгель — письмо на немецком языке, которое он немедленно велел себе перевести и впоследствии неоднократно нам показывал.

A year and a half later Kuzma Vassilyevitch received a letter in German from Emilie, alias Frederika Bengel, which he promptly had translated for him and showed us more than once in later days.

Оно было испещрено орфографическими ошибками и восклицательными знаками;

It was full of mistakes in spelling and exclamation marks;

на куверте стоял штемпель: «Бреславль».

the postmark on the envelope was Breslau.

Вот по возможности верный перевод этого письма:

Here is the translation, as correct as may be, of the letter:

«Мой дорогой, незабвенный и несравненный Флорестан!

"My precious, unforgettable and incomparable Florestan!

Господин лейтенант Ергенгоф!

Mr. Lieutenant Yergenhof!

Сколько раз я порывалась к вам писать!

"How often I felt impelled to write to you!

И всегда, к сожалению, откладывала, хотя мысль, что вы меня можете считать участницей в том ужасном злодеянии, была всегда для меня самая убийственная мысль!

And I have always unfortunately put it off, though the thought that you may regard me as having had a hand in that awful crime has always been the most appalling thought to me!

О, мой милый господин лейтенант!

Oh, dear Mr. Lieutenant!

Поверьте мне, день, когда я узнала, что вы остались живы и здоровы, был самый счастливый день в моей жизни!

Believe me, the day when I learnt that you were alive and well, was the happiest day of my life!

Но я не намерена вполне 1 иначе (лат.). 36 себя оправдывать!

But I do not mean to justify myself altogether!

Я не буду лгать!

I will not tell a lie!

Я, точно, первая открыла вашу привычку носить деньги на вашем желудке! (

I was the first to discover your habit of carrying your money round your waist! (

(Впрочем, в наших краях все мясники и торговцы мясом так поступают!)

(Though indeed in our part of the world all the butchers and meat salesmen do the same!)

И имела неосторожность немножко сказать об этом!

And I was so incautious as to let drop a word about it!

Я даже в шутку тогда сказала, что вот было бы хорошо взять у вас немножко этих денег!

I even said in joke that it wouldn't be bad to take a little of your money!

Но старая злодейка (господин Флорестан!

But the old wretch (Mr. Florestan!

она не была моею теткой) вступила в заговор с этим безбожным извергом Луиджи и его сообщницей!

she was not my aunt) plotted with that godless monster Luigi and his accomplice!

Клянусь вам гробом моей матери, я до сих пор не знаю, кто были эти люди!

I swear by my mother's tomb, I don't know to this day who those people were!

Знаю только, что имя его было Луиджи и что они оба приехали из Бухарешта, и были, наверное, большие преступники, и прятались от полиции, и имели деньги и драгоценные вещи!

I only know that his name was Luigi and that they both came from Bucharest and were certainly great criminals and were hiding from the police and had money and precious things!

Луиджи был ужасный субъект (ein schröckliches Subject), убить себе подобного (einen Mitmenschen) для него ничего не значило!

Luigi was a dreadful individual ( ein schröckliches Subject ), to kill a fellow-man ( einen Mitmenschen ) meant nothing at all to him!

Он говорил на всех языках — и это он тогда возвратил вещи от нашей кухарки!

He spoke every language — and it was he who that time got our things back from the cook!

Не спрашивайте, как!

Don't ask how!

Он всё, всё мог сделать, он был ужасный человек!

He was capable of anything, he was an awful man!

Он уверял старуху, что только опоит вас немного и потом вывезет и бросит, и будет говорить, что ничего не знает и что вы сами виноваты — где-нибудь много вкусили вина!

He assured the old woman that he would only drug you a little and then take you out of town and put you down somewhere and would say that he knew nothing about it but that it was your fault — that you had taken too much wine somewhere!

Но злодей уже тогда имел в уме, что лучше вас совсем убить, дабы ни один петух о том не прокричал!

But even then the wretch had it in his mind that it would be better to kill you so that there would be no one to tell the tale!

Письмо от моего имени он к вам написал, а меня старуха удалила лукавством!

He wrote you that letter, signed with my name and the old woman got me away by craft!

Я ничего не подозревала, и я ужасно боялась Луиджи!

I suspected nothing and I was awfully afraid of Luigi!

Он говорил мне: «Я зарежу, зарежу тебя, как цыплёнка!»

He used to say to me, 'I'll cut your throat, I'll cut your throat like a chicken's!'

И так при этом страшно шевелил усами!

And he used to twitch his moustache so horribly as he said it!

Притом меня увезли в одну компанию...

And they dragged me into a bad company, too....

Мне очень стыдно, господин лейтенант!

I am very much ashamed, Mr. Lieutenant!

И я даже теперь плачу горькими слезами при этих мыслях!..

And even now I shed bitter tears at these memories!....

Мне кажется...

It seems to me....

ах!

ah!

я не была рождена для таких занятий...

I was not born for such doings....

Но этому помочь нельзя и вот как всё случилось.

But there is no help for it; and this is how it all happened!

Потом я ужасно испугалась и поневоле уехала, потому что если бы полиция нас открыла — что бы было со мной тогда?

Afterwards I was horribly frightened and could not help going away, for if the police had found us, what would have happened to us then?

Проклятый Луиджи тотчас бежал, как только узнал, что вы остались живы.

That accursed Luigi fled at once as soon as he heard that you were alive.

Но я вскорости с ними со всеми рассталась, и хотя я теперь без куска хлеба часто сижу, однако душа моя покойна!

But I soon parted from them all and though now I am often without a crust of bread, my heart is at peace!

Вы меня, может быть, спросите, зачем я приезжала в Николаев?

You will ask me perhaps why I came to Nikolaev?

Но я не могу ничего отвечать!

But I can give you no answer!

Я клялась!

I have sworn!

Кончаю просьбой очень, очень для меня важною:

I will finish by asking of you a favour, a very, very important one:

пожалуйста, когда вы будете вспоминать о вашей маленькой приятельнице Эмилии, не думайте о ней, как о чёрной преступнице!

whenever you remember your little friend Emilie, do not think of her as a black-hearted criminal!

Вечный бог видит моё сердце.

The eternal God sees my heart.

Я имею дурную нравственность (Ich habe eine schlechte Moralität) 37 и я ветрена, но я не злодейка.

I have a bad morality ( Ich habe eine schlechte moralität ) and I am feather-headed, but I am not a criminal.

И я всегда буду вас любить и помнить, мой несравненный Флорестан, и всегда буду вам желать всего хорошего на земном шаре (auf diesem Erdenrund)!

And I shall always love and remember you, my incomparable Florestan, and shall always wish you everything good on this earthly globe ( auf diesem Erdenrund! ).

Не знаю, дойдёт ли до вас моё письмо, но если дойдёт, то напишите мне несколько строк, чтобы я видела, что вы получили моё письмо!

I don't know whether my letter will reach you, but if it does, write me a few lines that I may see you have received it.

Этим вы очень осчастливите вашу вам неизменно преданную Эмилию.

Thereby you will make very happy your ever-devoted Emilie.

P. S. Пишите под буквами F. E. poste restante1 в Бреславль, в Силезию.

"P. S. Write to F. E. poste restante, Breslau, Silesia.

P. S. S. Я писала вам по-немецки;

"P. S. S. I have written to you in German;

я иначе не могла выразить свои чувства;

I could not express my feelings otherwise;

но вы мне пишите по-русски».

but you write to me in Russian."

XXVIII

— Ну, и что же? Отвечали вы ей? —

"Well, did you answer her?"

спрашивали мы Кузьму Васильевича.

we asked Kuzma Vassilyevitch.

— Собирался, много раз собирался.

"I meant to, I meant to many times.

Да как написать?

But how was I to write?

По-немецки я не умею, а по-русски...

I don't know German....

Кто бы перевёл ей?

and in Russian, who would have translated it?

Так и не написал.

And so I did not write."

И всякий раз, окончив свой рассказ, Кузьма Васильевич вздыхал, качал головою, говорил: «Вот что значит молодость!»

And always as he finished his story, Kuzma Vassilyevitch sighed, shook his head and said, "that's what it is to be young!"

И если в числе слушателей находился новичок, в первый раз ознакомившийся с знаменитою историей, он брал его руку, клал себе на череп и заставлял щупать шрам от раны...

And if among his audience was some new person who was hearing the famous story for the first time, he would take his hand, lay it on his skull and make him feel the scar of the wound....

Рана действительно была страшная, и шрам шел от одного до другого уха.

It really was a fearful wound and the scar reached from one ear to the other.