there was a chilly breath upon me. And then I was not lying down, but sitting up in my bed; and where, as I fancied, the phantom had stood, the moonlight lay in a long streak of white upon the floor.

День прошёл кое-как.

The day passed somehow.

Я, помнится, принимался читать, работать…

I tried, I remember, to read, to work....

ничего не клеилось.

everything was a failure.

Настала ночь.

The night came.

Сердце билось во мне, как будто ждало чего-то.

My heart was throbbing within me, as though it expected something.

Я лег и повернулся лицом к стене.

I lay down, and turned with my face to the wall.

— Отчего же ты не пришёл? —

‘Why did you not come?’

раздался в комнате явственный шёпот.

sounded a distinct whisper in the room.

Я быстро оглянулся.

I looked round quickly.

Опять она…

Again she....

опять таинственный призрак.

again the mysterious phantom.

Неподвижные глаза на неподвижном лице — и взор исполнен печали.

Motionless eyes in a motionless face, and a gaze full of sadness.

— Приходи! —

‘Come!’

слышится снова шёпот.

I heard the whisper again.

— Приду, — отвечаю я с невольным ужасом.

‘I will come,’ I replied with instinctive horror.

Призрак тихо качнулся вперёд, смешался весь, легко волнуясь, как дым, — и луна опять мирно забелела на гладком полу.

The phantom bent slowly forward, and undulating faintly like smoke, melted away altogether. And again the moon shone white and untroubled on the smooth floor.

III

Я провёл день в волнении.

I passed the day in unrest.

За ужином я выпил почти целую бутылку вина, вышел было на крыльцо, но вернулся и бросился в постель.

At supper I drank almost a whole bottle of wine, and all but went out on to the steps; but I turned back and flung myself into my bed.

Кровь тяжело колыхалась во мне.

My blood was pulsing painfully.

Опять послышался звук…

Again the sound was heard....

Я вздрогнул, но не оглянулся.

I started, but did not look round.

Вдруг я почувствовал, что кто-то тесно обнял меня сзади и в самое ухо мне лепечет:

All at once I felt that some one had tight hold of me from behind, and was whispering in my very ear: ‘

«Приди, приди, приди…»

‘Come, come, come.’...

Затрепетав от испуга, я простонал:

Trembling with terror, I moaned out: ‘

— Приду! —

‘I will come!’

и выпрямился.

and sat up.

Женщина стояла наклонясь возле самого моего изголовья.

A woman stood stooping close to my very pillow.

Она слабо улыбнулась и исчезла.

She smiled dimly and vanished.

Я, однако, успел разглядеть ее лицо.

I had time, though, to make out her face.

Мне показалось, что я видел ее прежде; но где, когда?

It seemed to me I had seen her before — but where, when?

Я встал поздно и целый день бродил по полям, подходил к старому дубу на окраине леса и внимательно осматривался кругом.

I got up late, and spent the whole day wandering about the country. I went to the old oak at the edge of the forest, and looked carefully all around.

Перед вечером я сел у раскрытого окна в своём кабинете.

Towards evening I sat at the open window in my study.

Старуха ключница поставила передо мною чашку чаю — но я не прикасался к ней…

My old housekeeper set a cup of tea before me, but I did not touch it....

Я всё недоумевал и спрашивал себя:

I kept asking myself in bewilderment: ‘

«Не с ума ли я схожу?»

‘Am not I going out of my mind?’

Солнце только что закатилось, и не одно небо зарделось — весь воздух внезапно наполнился каким-то почти неестественным багрянцем:

The sun had just set: and not the sky alone was flushed with red; the whole atmosphere was suddenly filled with an almost unnatural purple.

листья и травы, словно покрытые свежим лаком, не шевелились;

The leaves and grass never stirred, stiff as though freshly coated with varnish.

в их окаменелой неподвижности, в резкой яркости их очертаний, в этом сочетании сильного блеска и мёртвой тишины было что-то странное, загадочное.

In their stony rigidity, in the vivid sharpness of their outlines, in this combination of intense brightness and death-like stillness, there was something weird and mysterious.

Довольно большая серая птица вдруг, безо всякого шума, прилетела и села на самый край окна…

A rather large grey bird suddenly flew up without a sound and settled on the very window sill....

Я посмотрел на нее — и она посмотрела на меня сбоку своим круглым темным глазом.

I looked at it, and it looked at me sideways with its round, dark eye. ‘

«Уж не прислали ли тебя, чтобы напомнить?» —

‘Were you sent to remind me, then?’

подумал я.

I wondered.

Птица тотчас взмахнула своими мягкими крыльями и улетела по-прежнему без шума.

At once the bird fluttered its soft wings, and without a sound — as before — flew away.

Я долго ещё сидел у окна, но я уже не предавался недоуменью:

I sat a long time still at the window, but I was no longer a prey to uncertainty.

я как будто попал в заколдованный круг — и неодолимая, хотя тихая сила увлекала меня, подобно тому, как, ещё задолго до водопада, стремление потока увлекает лодку.

I had, as it were, come within the enchanted circle, and I was borne along by an irresistible though gentle force, as a boat is borne along by the current long before it reaches the waterfall.

Я встрепенулся наконец.

I started up at last.

Багрянец воздуха давно исчез, краски потемнели, и прекратилась заколдованная тишина.

The purple had long vanished from the air, the colours were darkened, and the enchanted silence was broken.

Ветерок запорхал, луна всё ярче выступала на посиневшем небе, — и скоро листья деревьев заиграли серебром и чернью в ее холодных лучах.

There was the flutter of a gust of wind, the moon came out brighter and brighter in the sky that was growing bluer, and soon the leaves of the trees were weaving patterns of black and silver in her cold beams.

Моя старуха вошла в кабинет с зажжённой свечкой, но из окна дохнуло на нее — и пламя погасло.

My old housekeeper came into the study with a lighted candle, but there was a draught from the window and the flame went out.

Я не мог выдержать более, вскочил, нахлобучил шапку и отправился на угол леса к старому дубу.

I could restrain myself no longer. I jumped up, clapped on my cap, and set off to the corner of the forest, to the old oak-tree.

В этот дуб, много лет тому назад, ударила молния;

This oak had, many years before, been struck by lightning;

верхушка переломилась и засохла, но жизни ещё сохранилось в нем на несколько столетий.

the top of the tree had been shattered, and was withered up, but there was still life left in it for centuries to come.

Когда я стал подходить к нему, на луну набежала тучка:

As I was coming up to it, a cloud passed over the moon:

было очень темно под его широкими ветвями.

it was very dark under its thick branches.

Сперва я не заметил ничего особенного;

At first I noticed nothing special;

но глянул в сторону — и сердце во мне так и упало: белая фигура стояла неподвижно возле высокого куста, между дубом и лесом.

but I glanced on one side, and my heart fairly failed me — a white figure was standing motionless beside a tall bush between the oak and the forest.

Волосы слегка зашевелились у меня на голове; но я собрался с духом — и пошёл к лесу.

My hair stood upright on my head, but I plucked up my courage and went towards the forest.

Да, это была она, моя ночная гостья.

Yes, it was she, my visitor of the night.

Когда я приблизился к ней, месяц засиял снова.

As I approached her, the moon shone out again.

Она казалась вся как бы соткана из полупрозрачного, молочного тумана — сквозь ее лицо мне виднелась ветка, тихо колеблемая ветром, — только волосы да глаза чуть-чуть чернели, да на одном из пальцев сложенных рук блистало бледным золотом узкое кольцо.

She seemed all, as it were, spun out of half-transparent, milky mist,--through her face I could see a branch faintly stirring in the wind; only the hair and eyes were a little dark, and on one of the fingers of her clasped hands a slender ring shone with a gleam of pale gold.

Я остановился перед нею и хотел заговорить;

I stood still before her, and tried to speak;

но голос замер у меня в груди, хотя собственно страха я уже не ощущал.

but the voice died away in my throat, though it was no longer fear exactly I felt.

Ее глаза обратились на меня:

Her eyes were turned upon me;

взгляд их выражал не скорбь и не радость, а какое-то безжизненное внимание.

their gaze expressed neither distress nor delight, but a sort of lifeless attention.

Я ждал, не произнесёт ли она слова, но она оставалась неподвижной и безмолвной и всё глядела на меня своим мертвенно-пристальным взглядом.

I waited to see whether she would utter a word, but she remained motionless and speechless, and still gazed at me with her deathly intent eyes.

Мне опять стало жутко.

Dread came over me again.

— Я пришёл! —

‘I have come!’

воскликнул я наконец с усилием.

I cried at last with an effort.

Глухо и чудно раздался мой голос.

My voice sounded muffled and strange to me.

— Я тебя люблю, — послышался шёпот.

‘I love you,’ I heard her whisper.

— Ты меня любишь! —

‘You love me!’

повторил я с изумлением.

I repeated in amazement.

— Отдайся мне, — снова прошелестило мне в ответ.

‘Give yourself up to me, ‘was whispered me again in reply.

— Отдаться тебе!

‘Give myself up to you!

Но ты призрак — у тебя и тела нет. —

But you are a phantom; you have no body even.’

Странное одушевление овладело мною. —

A strange animation came upon me. ‘

Что ты такое, дым, воздух, пар?

‘What are you — smoke, air, vapour?

Отдаться тебе!

Give myself up to you!

Отвечай мне сперва, кто ты?

Answer me first, Who are you?

Жила ли ты на земле?

Have you lived upon the earth?

Откуда ты явилась?

Whence have you come?’

— Отдайся мне.

‘Give yourself up to me.

Я тебе зла не сделаю.

I will do you no harm.

Скажи только два слова:

Only say two words:

возьми меня.

“Take me.”’

Я посмотрел на нее.

I looked at her. ‘

«Что это она говорит? —

‘What is she saying?’

подумал я. — Что это всё значит?

I thought. ‘What does it all mean?

И как же она возьмёт меня?

And how can she take me?

Или попытаться?»

Shall I try?’

— Ну, хорошо, — произнёс я вслух и неожиданно громко, словно кто сзади меня подтолкнул. —

‘Very well,’ I said, and unexpectedly loudly, as though some one had given me a push from behind; ‘

Возьми меня!

‘take me!’

Не успел я произнести эти слова, как таинственная фигура с каким-то внутренним смехом, от которого на миг задрожало ее лицо, покачнулась вперёд, руки ее отделились и протянулись…

I had hardly uttered these words when the mysterious figure, with a sort of inward laugh, which set her face quivering for an instant, bent forward, and stretched out her arms wide apart....

Я хотел было отскочить; но я уже был в ее власти.

I tried to dart away, but I was already in her power.

Она обхватила меня, тело моё поднялось на пол-аршина от земли — и мы оба понеслись плавно и не слишком быстро над неподвижной мокрой травой.

She seized me, my body rose a foot from the ground, and we both floated smoothly and not too swiftly over the wet, still grass.

Сперва у меня голова закружилась — и я невольно закрыл глаза…

At first I felt giddy, and instinctively I closed my eyes....

Минуту спустя я открыл их снова.

A minute later I opened them again.

Мы неслись по-прежнему.

We were floating as before;

Но уже леса не было видно;

but the forest was now nowhere to be seen.

под нами расстилалась равнина, усеянная темными пятнами.

Under us stretched a plain, spotted here and there with dark patches.

Я с ужасом убедился, что мы поднялись на страшную высоту.

With horror I felt that we had risen to a fearful height.

«Я пропал, я во власти сатаны», — сверкнуло во мне, как молния.

‘I am lost; I am in the power of Satan,’ flashed through me like lightning.

До того мгновенья мысль о наважденье нечистой силы, о возможности погибели мне в голову не приходила.

Till that instant the idea of a temptation of the evil one, of the possibility of perdition, had never entered my head.

Мы всё мчались и, казалось, забирали всё выше и выше.

We still whirled on, and seemed to be mounting higher and higher.

— Куда ты несёшь меня? —

‘Where will you take me?’

простонал я наконец.

I moaned at last.

— Куда хочешь, — отвечала моя спутница.

‘Where you like,’ my companion answered.

Она вся прильнула ко мне;

She clung close to me;

лицо ее почти прислонилось к моему лицу.

her face was almost resting upon my face.

Впрочем, я едва ощущал ее прикосновение.

But I was scarcely conscious of her touch.

— Опусти меня на землю; мне дурно на этой высоте.

‘Let me sink down to the earth, I am giddy at this height.’

— Хорошо;

‘Very well;

только закрой глаза и не дыши.

only shut your eyes and hold your breath.’

Я послушался — и тотчас же почувствовал, что падаю, как брошенный камень…

I obeyed, and at once felt that I was falling like a stone flung from the hand....

воздух засвистал в моих волосах.

the air whistled in my ears.

Когда я опомнился, мы опять плавно неслись над самой землёй, так что цеплялись за верхушки высоких трав.

When I could think again, we were floating smoothly once more just above the earth, so that we caught our feet in the tops of the tall grass.

— Поставь меня на ноги, — начал я. — Что за удовольствие летать?

‘Put me on my feet,’ I began. ‘What pleasure is there in flying?

Я не птица.

I’m not a bird.’

— Я думала, что тебе приятно будет.

‘I thought you would like it.

У нас другого занятия нет.

We have no other pastime.’

— У вас?

‘You?

Да кто вы такие?

Then what are you?’

Ответа не было.

There was no answer.

— Ты не смеешь мне это сказать?

‘You don’t dare to tell me that?’

Жалобный звук, подобный тому, который разбудил меня в первую ночь, задрожал в моих ушах.

The plaintive sound which had awakened me the first night quivered in my ears.

Между тем мы продолжали чуть заметно двигаться по влажному ночному воздуху.

Meanwhile we were still, scarcely perceptibly, moving in the damp night air.

— Пусти же меня! —

‘Let me go!’

промолвил я. Спутница моя тихо отклонилась — и я очутился на ногах.

I said. My companion moved slowly away, and I found myself on my feet.

Она остановилась передо мной и снова сложила руки.

She stopped before me and again folded her hands.

Я успокоился и посмотрел ей в лицо:

I grew more composed and looked into her face;

по-прежнему оно выражало покорную грусть.

as before it expressed submissive sadness.

— Где мы? —

‘Where are we?’

спросил я. Я не узнавал окрестных мест.

I asked. I did not recognise the country about me.

— Далеко от твоего дома, но ты можешь быть там в одно мгновенье.

‘Far from your home, but you can be there in an instant.’

— Каким это образом?

‘How can that be done?

опять довериться тебе?

by trusting myself to you again?’

— Я не сделала тебе зла и не сделаю.

‘I have done you no harm and will do you none.

Полетаем с тобой до зари, вот и всё.

Let us fly till dawn, that is all.

Я могу тебя отнести, куда только ты вздумаешь — во все края земли.

I can bear you away wherever you fancy — to the ends of the earth.

Отдайся мне!

Give yourself up to me!

Say only:

“Take me!”’

‘Well....

take me!’

Она опять припала ко мне, ноги мои опять отделились от земли — и мы полетели.

She again pressed close to me, again my feet left the earth — and we were flying.

— Куда? —

‘Which way?’

спросила она меня.

she asked me.

— Прямо, всё прямо.

‘Straight on, keep straight on.’

— Но тут лес.

‘But here is a forest.’

— Поднимись над лесом — только тише.

‘Lift us over the forest, only slower.’

Мы взмыли кверху, как вальдшнеп, налетевший на березу, и опять понеслись в прямом направлении.

We darted upwards like a wild snipe flying up into a birch-tree, and again flew on in a straight line.

Вместо травы вершины деревьев мелькали у нас под ногами.

Instead of grass, we caught glimpses of tree-tops just under our feet.

Чудно было видеть лес сверху, его щетинистую спину, освещённую луной.

It was strange to see the forest from above, its bristling back lighted up by the moon.

Он казался каким-то огромным, заснувшим зверем и сопровождал нас широким непрестанным шорохом, похожим на невнятное ворчанье.

It looked like some huge slumbering wild beast, and accompanied us with a vast unceasing murmur, like some inarticulate roar.

Кое-где попадалась небольшая поляна;

In one place we crossed a small glade;

красиво чернела с одной ее стороны зубчатая полоса тени…

intensely black was the jagged streak of shadow along one side of it.

Заяц изредка жалобно кричал внизу;

Now and then there was the plaintive cry of a hare below us;

вверху сова свистала, тоже жалобно;

above us the owl hooted, plaintively too;

в воздухе пахло грибами, почками, зорей-травою;

there was a scent in the air of mushrooms, buds, and dawn-flowers;

лунный свет так и разливался во все стороны — холодно и строго;

the moon fairly flooded everything on all sides with its cold, hard light;

«стожары» блистали над самой головой.

the Pleiades gleamed just over our heads.

Вот и лес остался назади;

And now the forest was left behind;

в поле протянулась полоса тумана:

a streak of fog stretched out across the open country;

это река текла.

it was the river.

Мы понеслись вдоль одного из ее берегов над кустами, отяжелевшими и неподвижными от сырости.

We flew along one of its banks, above the bushes, still and weighed down with moisture.

Волны на реке то лоснились синим лоском, то катились темные и словно злые.

The river’s waters at one moment glimmered with a flash of blue, at another flowed on in darkness, as it were, in wrath.

Местами странно двигался над ними тонкий пар — и чашки водяных лилий девственно и пышно белели всеми своими распустившимися лепестками, точно знали, что до них добраться невозможно.

Here and there a delicate mist moved strangely over the water, and the water-lilies’ cups shone white in maiden pomp with every petal open to its full, as though they knew their safety out of reach.

Мне вздумалось сорвать одну из них — и вот я уже очутился над самой гладью реки…

I longed to pick one of them, and behold, I found myself at once on the river’s surface....

Сырость неприязненно ударила мне в лицо, как только я перервал тугой стебель крупного цветка.

The damp air struck me an angry blow in the face, just as I broke the thick stalk of a great flower.

Мы начали перелётывать с берега на берег, как кулички-песочники, которых мы то и дело будили и за которыми гнались.

We began to fly across from bank to bank, like the water-fowl we were continually waking up and chasing before us.

Нам не раз случалось налетать на семейку диких уток, расположенных кружком на чистом местечке между тростниками, но они не шевелились;

More than once we chanced to swoop down on a family of wild ducks, settled in a circle on an open spot among the reeds, but they did not stir;

разве одна из них торопливо вынет шею из-под крыла, посмотрит, посмотрит и хлопотливо засунет опять нос в пушистые перья, а другая слабо крякнет, причём всё ее тело немножко дрогнет. Мы вспугнули одну цаплю:

at most one of them would thrust out its neck from under its wing, stare at us, and anxiously poke its beak away again in its fluffy feathers, and another faintly quacked, while its body twitched a little all over.

она поднялась из ракитового куста, болтая ногами и с неуклюжим усилием махая крыльями;

We startled one heron; it flew up out of a willow bush, brandishing its legs and fluttering its wings with clumsy eagerness:

тут она мне показалась действительно похожей на немца.

it struck me as remarkably like a German.

Рыба нигде не плескалась — спала тоже.

There was not the splash of a fish to be heard, they too were asleep.

Я начинал привыкать к ощущению полёта и даже находил в нем приятность:

I began to get used to the sensation of flying, and even to find a pleasure in it;

меня поймёт всякий, кому случалось летать во сне.

any one will understand me, who has experienced flying in dreams.

Я принялся с большим вниманием рассматривать странное существо, по милости которого со мной совершались такие неправдоподобные события.

I proceeded to scrutinise with close attention the strange being, by whose good offices such unlikely adventures had befallen me.

VII

Это была женщина с маленьким нерусским лицом.

She was a woman with a small un-Russian face.

Иссера-беловатое, полупрозрачное, с едва означенными тенями, оно напоминало фигуры на алебастровой, извнутри освещённой вазе — и опять показалось мне знакомым.

Greyish-white, half-transparent, with scarcely marked shades, she reminded one of the alabaster figures on a vase lighted up within, and again her face seemed familiar to me.

— Можно с тобой говорить? —

‘Can I speak with you?’

спросил я.

I asked.

— Говори.

‘Speak.’

— Я вяжу у тебя кольцо на пальце;

‘I see a ring on your finger;

ты, стало быть, жила на земле — ты была замужем?

you have lived then on the earth, you have been married?’

Я остановился…

I waited....

Ответа не было.

There was no answer.

— Как тебя зовут — или звали по крайней мере?

‘What is your name, or, at least, what was it?’

— Зови меня Эллис.

‘Call me Alice.’

— Эллис!

‘Alice!

Это английское имя!

That’s an English name!

Ты англичанка?

Are you an Englishwoman?

Ты знала меня прежде?

Did you know me in former days?’

— Нет.

‘No.’

— Отчего же ты именно ко мне явилась?

‘Why is it then you have come to me?’

— Я тебя люблю.

‘I love you.’

— И ты довольна?

‘And are you content?’

— Да;

‘Yes;

мы носимся, мы кружимся с тобою по чистому воздуху.

we float, we whirl together in the fresh air.’

— Эллис! —

‘Alice!’

сказал я вдруг, — ты, может быть, преступная, осужденная душа?

I said all at once, ‘you are perhaps a sinful, condemned soul?’

Голова моей спутницы наклонилась.

My companion’s head bent towards me. ‘

— Я тебя не понимаю, — шепнула она.

‘I don’t understand you,’ she murmured.

— Заклинаю тебя именем бога… —

‘I adjure you in God’s name....’

начал было я.

I was beginning.

— Что ты говоришь? —

‘What are you saying?’

промолвила она с недоумением. —

she put in in perplexity. ‘

Я не понимаю. —

‘I don’t understand.’

Мне показалось, что рука, лежавшая холодноватым поясом вокруг моего стана, тихо шевельнулась…

I fancied that the arm that lay like a chilly girdle about my waist softly trembled....

— Не бойся, — промолвила Эллис, — не бойся, мой милый! —

‘Don’t be afraid,’ said Alice, ‘don’t be afraid, my dear one!’

Ее лицо обернулось и придвинулось к моему лицу…

Her face turned and moved towards my face....

Я почувствовал на губах моих какое-то странное ощущение, как бы прикосновение тонкого и мягкого жала…

I felt on my lips a strange sensation, like the faintest prick of a soft and delicate sting....

Незлые пиявки так берутся.

Leeches might prick so in mild and drowsy mood.

VIII

Я взглянул вниз.

I glanced downwards.

Мы уже опять успели подняться на довольно значительную вышину.

We had now risen again to a considerable height.

Мы пролетали над неизвестным мне уездным городом, расположенным на скате широкого холма.

We were flying over some provincial town I did not know, situated on the side of a wide slope.

Церкви высились среди темной массы деревянных крыш, фруктовых садов;

Churches rose up high among the dark mass of wooden roofs and orchards;

длинный мост чернел на изгибе реки;

a long bridge stood out black at the bend of a river;

всё молчало, отягчённое сном.

everything was hushed, buried in slumber.

Самые куполы и кресты, казалось, блестели безмолвным блеском;

The very crosses and cupolas seemed to gleam with a silent brilliance;

безмолвно торчали высокие шесты колодцев возле круглых шапок ракит;

silently stood the tall posts of the wells beside the round tops of the willows;

белесоватое шоссе узкой стрелой безмолвно впивалось в один конец города и безмолвно выбегало из противоположного конца на сумрачный простор однообразных полей.

silently the straight whitish road darted arrow-like into one end of the town, and silently it ran out again at the opposite end on to the dark waste of monotonous fields.

— Что это за город? —

‘What town is this?’

I asked.

‘X....’

‘X.... in Y....

province?’

‘Yes.’

— Далеко же я от дому!

‘I’m a long distance indeed from home!’

— Для нас отдалённости нет.

‘Distance is not for us.’

— В самом деле? —

‘Really?’

Внезапная удаль вспыхнула во мне. —

I was fired by a sudden recklessness. ‘

Так неси же меня в Южную Америку!

‘Then take me to South America!

— В Америку не могу.

‘To America I cannot.

Там теперь день.

It’s daylight there by now.’ ‘

— А мы с тобой ночные птицы.

‘And we are night-birds.

Ну, куда-нибудь, куда можно, только подальше.

Well, anywhere, where you can, only far, far away.’

— Закрой глаза и не дыши, — отвечала Эллис. — и мы помчались с быстротою вихря.

‘Shut your eyes and hold your breath,’ answered Alice, and we flew along with the speed of a whirlwind.

С потрясающим шумом врывался воздух в мои уши.

With a deafening noise the air rushed into my ears.

Мы остановились, но шум не прекращался.

We stopped, but the noise did not cease.

Напротив: он превратился в какой-то грозный рев, в громовой гул…

On the contrary, it changed into a sort of menacing roar, the roll of thunder...

— Теперь можешь открыть глаза, — сказала Эллис.

‘Now you can open your eyes,’ said Alice.

Я повиновался…

I obeyed....

Боже мой, где я?

Good God, where was I?

Над головой тяжёлые дымные тучи;

Overhead, ponderous, smoke-like storm-clouds;

они теснятся, они бегут, как стадо злобных чудовищ…

they huddled, they moved on like a herd of furious monsters....

а там. внизу, другое чудовище:

and there below, another monster;

разъярённое, именно разъярённое море…

a raging, yes, raging, sea....

Белая пена судорожно сверкает и кипит на нем буграми — и, вздымая косматые волны, с грубым грохотом бьёт оно в громадный, как смоль чёрный, утёс.

The white foam gleamed with spasmodic fury, and surged up in hillocks upon it, and hurling up shaggy billows, it beat with a sullen roar against a huge cliff, black as pitch.

Завывание бури, леденящее дыхание расколыхавшейся бездны, тяжкий плеск прибоя, в котором по временам чудится что-то похожее на вопли, на далёкиё пушечные выстрелы, на колокольный звон, раздирающий визг и скрежет прибрежных голышей, внезапный крик невидимой чайки, на мутном небосклоне шаткий остов корабля — всюду смерть. смерть и ужас…

The howling of the tempest, the chilling gasp of the storm-rocked abyss, the weighty splash of the breakers, in which from time to time one fancied something like a wail, like distant cannon-shots, like a bell ringing — the tearing crunch and grind of the shingle on the beach, the sudden shriek of an unseen gull, on the murky horizon the disabled hulk of a ship — on every side death, death and horror....

Голова у меня закружилась — и я снова с замиранием закрыл глаза…

Giddiness overcame me, and I shut my eyes again with a sinking heart....

— Что это?

‘What is this?

где мы?

Where are we?’

— На южном берегу острова Уайт, перед утёсом Блак-ганг, где так часто разбиваются корабли. — промолвила Эллис, на этот раз особенно отчётливо и. как мне показалось, не без злорадства.

‘On the south coast of the Isle of Wight opposite the Blackgang cliff where ships are so often wrecked,’ said Alice, speaking this time with peculiar distinctness, and as it seemed to me with a certain malignant pleasure....

— Неси меня прочь, прочь отсюда…

‘Take me away, away from here....

домой!

home!

домой!

home!’

Я сжался весь, стиснул лицо руками…

I shrank up, hid my face in my hands....

Я чувствовал, что мы понеслись ещё быстрее прежнего;

I felt that we were moving faster than before;

ветер уже не выл и не свистал — он визжал в моих волосах, в моем платье…

the wind now was not roaring or moaning, it whistled in my hair, in my clothes....

дух захватывало…

I caught my breath....

— Стань же на ноги, — раздался голос Эллис.

‘Stand on your feet now,’ I heard Alice’s voice saying.

Я силился овладеть собою, своим сознанием…

I tried to master myself, to regain consciousness....

Я ощущал под подошвами землю и не слышал ничего, точно всё замерло кругом…

I felt the earth under the soles of my feet, and I heard nothing, as though everything had swooned away about me....

только в виски неровно стучала кровь и с слабым внутренним звоном всё ещё кружилась голова.

only in my temples the blood throbbed irregularly, and my head was still giddy with a faint ringing in my ears.

Я выпрямился и открыл глаза.

I drew myself up and opened my eyes.

Мы находились на плотине моего пруда.

We were on the bank of my pond.

Прямо передо мною, сквозь острые листья ракит, виднелась его широкая гладь с кое-где приставшими волокнами пушистого тумана.

Straight before me there were glimpses through the pointed leaves of the willows of its broad surface with threads of fluffy mist clinging here and there upon it.

Направо тускло лоснилось ржаное поле;

To the right a field of rye shone dimly;

налево вздымались деревья сада, длинные, неподвижные и как будто сырые…

on the left stood up my orchard trees, tall, rigid, drenched it seemed in dew....

Утро уже дохнуло на них.

The breath of the morning was already upon them.

По чистому серому небу тянулись, словно полосы дыма, две-три косые тучки;

Across the pure grey sky stretched like streaks of smoke, two or three slanting clouds;

они казались желтоватыми — первый слабый отблеск зари падал на них бог весть откуда:

they had a yellowish tinge, the first faint glow of dawn fell on them; one could not say whence it came;

глаз ещё не мог различить на побелевшем небосклоне то место, где она должна была заняться.

the eye could not detect on the horizon, which was gradually growing lighter, the spot where the sun was to rise.

Звезды исчезали;

The stars had disappeared;

ничего ещё не шевелилось, хотя всё уже просыпалось в очарованной тишине раннего полусвета.

nothing was astir yet, though everything was already on the point of awakening in the enchanted stillness of the morning twilight.

— Утро!

‘Morning!

вот утро! —

see, it is morning!’

воскликнула над самым моим ухом Эллис… —

cried Alice in my ear. ‘

Прощай! До завтра!

‘Farewell till to-morrow.’

Я обернулся…

I turned round....

Легко отделяясь от земли, она плыла мимо — и вдруг подняла обе руки над головою.

Lightly rising from the earth, she floated by, and suddenly she raised both hands above her head.

Эта голова, и руки, и плечи мгновенно вспыхнули телесным, тёплым цветом;

The head and hands and shoulders glowed for an instant with warm, corporeal light;

в темных глазах дрогнули живые искры;

living sparks gleamed in the dark eyes;

усмешка тайной неги шевельнула покрасневшие губы…

a smile of mysterious tenderness stirred the reddening lips....

Прелестная женщина внезапно возникла передо мною…

A lovely woman had suddenly arisen before me....

Но, как бы падая в обморок, она тотчас опрокинулась назад и растаяла, как пар.

But as though dropping into a swoon, she fell back instantly and melted away like vapour.

Я остался недвижим.

I remained passive.

Когда я опомнился и оглянулся, мне показалось, что телесная, бледно-розовая краска, пробежавшая по фигуре моего призрака, всё ещё не исчезла и, разлитая в воздухе, обдавала меня кругом…

When I recovered myself and looked round me, it seemed to me that the corporeal, pale-rosy colour that had flitted over the figure of my phantom had not yet vanished, and was enfolding me, diffused in the air....

Это заря загоралась.

It was the flush of dawn.

Я вдруг почувствовал крайнюю усталость и отправился домой.

All at once I was conscious of extreme fatigue and turned homewards.

Проходя мимо птичьего двора, я услыхал первое утреннее лепетанье гусенят (раньше их ни одна птица не просыпается);

As I passed the poultry-yard, I heard the first morning cackling of the geese (no birds wake earlier than they do);

вдоль крыши на конце каждой притужины сидело по галке — и все они хлопотливо и молча очищались, чётко рисуясь на молочном небе.

along the roof at the end of each beam sat a rook, and they were all busily and silently pluming themselves, standing out in sharp outline against the milky sky.

Изредка они разом все поднимались — и, полетав немного, садились опять рядком, без крика…

From time to time they all rose at once, and after a short flight, settled again in a row, without uttering a caw....

Из недальнего леса два раза принеслось сипло-свежее чуфыканье черныша-тетерева, только что слетевшего в росистую, ягодами заросшую траву…

From the wood close by came twice repeated the drowsy, fresh chuck-chuck of the black-cock, beginning to fly into the dewy grass, overgrown by brambles....

С лёгкой дрожью в теле я добрался до постели и скоро заснул крепким сном.

With a faint tremor all over me I made my way to my bed, and soon fell into a sound sleep.

На следующую ночь, когда я стал подходить к старому дубу, Эллис понеслась мне навстречу, как к знакомому.

The next night, as I was approaching the old oak, Alice moved to meet me, as if I were an old friend.

Я не боялся ее по-вчерашнему, я почти обрадовался ей;

I was not afraid of her as I had been the day before, I was almost rejoiced at seeing her;

я даже не старался понять, что со мной происходило;

I did not even attempt to comprehend what was happening to me;

мне только хотелось полетать подальше по любопытным местам.

I was simply longing to fly farther to interesting places.

Рука Эллис опять обвилась вокруг меня — и мы опять помчались.

Alice’s arm again twined about me, and we took flight again.

— Отправимся в Италию, — шепнул я ей на ухо.

‘Let us go to Italy,’ I whispered in her ear.

— Куда хочешь, мой милый, — отвечала она торжественно и тихо — и тихо и торжественно повернула ко мне своё лицо.

‘Wherever you wish, my dear one,’ she answered solemnly and slowly, and slowly and solemnly she turned her face towards me.

Оно показалось мне не столь прозрачным, как накануне;

It struck me as less transparent than on the eve;

более женственное и более важное, оно напомнило мне то прекрасное создание, которое мелькнуло передо мной на утренней заре перед разлукой.

more woman-like and more imposing; it recalled to me the being I had had a glimpse of in the early dawn at parting.

— Нынешняя ночь — великая ночь, — продолжала Эллис. —

‘This night is a great night,’ Alice went on. ‘

Она наступает редко — когда семь раз тринадцать…

‘It comes rarely — when seven times thirteen....’

Тут я не дослушал несколько слов.

At this point I could not catch a few words.

— Теперь можно видеть, что бывает закрыто в другое время.

‘To-night we can see what is hidden at other times.’

— Эллис! —

‘Alice!’

взмолился я, — Да кто же ты? скажи мне, наконец!

I implored, ‘but who are you, tell me at last?’

Она молча подняла свою длинную белую руку.

Silently she lifted her long white hand.

На темном небе, там, куда указывал ее палец, среди мелких звезд красноватой чертой сияла комета.

In the dark sky, where her finger was pointing, a comet flashed, a reddish streak among the tiny stars.

— Как мне понять тебя? —

‘How am I to understand you?’

начал я. — Или ты — как эта комета носится между планетами и солнцем — носишься между людьми…

I began, ‘Or, as that comet floats between the planets and the sun, do you float among men....

и чем?

or what?’

Но рука Эллис внезапно надвинулась на мои глаза…

But Alice’s hand was suddenly passed before my eyes....

Словно белый туман из сырой долины обдал меня…

It was as though a white mist from the damp valley had fallen on me....

— В Италию!

‘To Italy!

в Италию! —

to Italy!’

послышался ее шёпот. —

I heard her whisper. ‘

Эта ночь — великая ночь!

‘This night is a great night!’

XII

Туман перед моими глазами рассеялся, и я увидал под собою бесконечную равнину.

The mist cleared away from before my eyes, and I saw below me an immense plain.

Но уже по одному прикосновению тёплого и мягкого воздуха к моим щекам я мог понять, что я не в России;

But already, by the mere breath of the warm soft air upon my cheeks, I could tell I was not in Russia;

да и равнина та не походила на наши русские равнины.

and the plain, too, was not like our Russian plains.

Это было огромное тусклое пространство, по-видимому не поросшее травой и пустое;

It was a vast dark expanse, apparently desert and not overgrown with grass;

там и сям, по всему его протяжению, подобно небольшим обломкам зеркала, блистали стоячие воды;

here and there over its whole extent gleamed pools of water, like broken pieces of looking-glass;

вдали смутно виднелось неслышное, недвижное море.

in the distance could be dimly descried a noiseless motionless sea.

Крупные звезды сияли в промежутках больших красивых облаков;

Great stars shone bright in the spaces between the big beautiful clouds;

тысячеголосная, немолчная и все-таки негромкая трель поднималась отовсюду — и чуден был этот пронзительный и дремотный гул. этот ночной голос пустыни…

the murmur of thousands, subdued but never-ceasing, rose on all sides, and very strange was this shrill but drowsy chorus, this voice of the darkness and the desert....

— Понтийские болота, — промолвила Эллис. —

‘The Pontine marshes,’ said Alice. ‘

Слышишь лягушек?

‘Do you hear the frogs?

Чувствуешь запах серы?

do you smell the sulphur?’

— Понтийские болота… —

‘The Pontine marshes....’

повторил я, и ощущение величавой унылости охватило меня. —

I repeated, and a sense of grandeur and of desolation came upon me. ‘

Но зачем принесла ты меня сюда, в этот печальный, заброшенный край?

‘But why have you brought me here, to this gloomy forsaken place?

Полетим лучше к Риму.

Let us fly to Rome instead.’

— Рим близок, — отвечала Эллис… —

‘Rome is near,’ answered Alice.... ‘

Приготовься!

‘Prepare yourself!’

Мы спустились и помчались вдоль старинной латинской дороги.

We sank lower, and flew along an ancient Roman road.

Буйвол медленно поднял из вязкой тины свою косматую чудовищную голову с короткими вихрами щетины между криво назад загнутыми рогами.

A bullock slowly lifted from the slimy mud its shaggy monstrous head, with short tufts of bristles between its crooked backward-bent horns.

Он косо повёл белками бессмысленно-злобных глаз и тяжело фыркнул мокрыми ноздрями, словно почуял нас.

It turned the whites of its dull malignant eyes askance, and sniffed a heavy snorting breath into its wet nostrils, as though scenting us.

— Рим, Рим близок… —

‘Rome, Rome is near...’

шептала Эллис. —

whispered Alice. ‘

Гляди, гляди вперёд…

‘Look, look in front....’

Я поднял глаза.

I raised my eyes.

Что это чернеет на окраине ночного неба?

What was the blur of black on the edge of the night sky?

Высокие ли арки громадного моста?

Were these the lofty arches of an immense bridge?

Над какой рекой он перекинут?

What river did it span?

Зачем он порван местами?

Why was it broken down in parts?

Нет. это не мост, это древний водопровод.

No, it was not a bridge, it was an ancient aqueduct.

Кругом священная земля Кампании, а там, вдали. Албанские горы — и вершины их и седая спина старого водопровода слабо блестят в лучах только что взошедшей луны…

All around was the holy ground of the Campagna, and there, in the distance, the Albanian hills, and their peaks and the grey ridge of the old aqueduct gleamed dimly in the beams of the rising moon....

Мы внезапно взвились и повисли на воздухе перед уединенной развалиной.

We suddenly darted upwards, and floated in the air before a deserted ruin.

Никто бы не мог сказать, чем она была прежде:

No one could have said what it had been:

гробницей, чертогом, башней…

sepulchre, palace, or castle....

Чёрный плюш, обливал ее всю своей мертвенной силой — а внизу раскрывался, как зев, полуобрушенный свод.

Dark ivy encircled it all over in its deadly clasp, and below gaped yawning a half-ruined vault.

Тяжёлым запахом погреба веяло мне в лицо от этой груды мелких, тесно сплоченных камней, с которых давно свалилась гранитная оболочка стены.

A heavy underground smell rose in my face from this heap of tiny closely-fitted stones, whence the granite facing of the wall had long crumbled away.

— Здесь. — произнесла Эллис и подняла руку. —

‘Here,’ Alice pronounced, and she raised her hand: ‘

Здесь!

‘Here!

Проговори громко, три раза сряду, имя великого римлянина.

call aloud three times running the name of the mighty Roman!’

— Что же будет?

‘What will happen?’

— Ты увидишь. Я задумался.

‘You will see.’

— Divus Cajus Julius Caesar!.. —

I wondered. ‘ Divus Caius Julius Caesar! ’

воскликнул я вдруг, — divuis Cajus Julius Caesar! —

I cried suddenly; ‘ Divus Caius Julius Caesar! ’

повторил я протяжно. —

I repeated deliberately; ‘

Caesar!

Caesar! ’

XIII

Последние отзвучия моего голоса не успели ещё замереть, как мне послышалось…

The last echoes of my voice had hardly died away, when I heard....

Мне трудно сказать, что именно.

It is difficult to say what I did hear.

Сперва мне послышался смутный, ухом едва уловимый, но бесконечно повторявшийся взрыв трубных звуков и рукоплесканий.

At first there reached me a confused din the ear could scarcely catch, the endlessly-repeated clamour of the blare of trumpets, and the clapping of hands.

Казалось, где-то. страшно далеко, в какой-то бездонной глубине, внезапно зашевелилась несметная толпа — и поднималась, поднималась, волнуясь и перекликаясь чуть слышно, как бы сквозь сон, сквозь подавляющий, многовековный сон.

It seemed that somewhere, immensely far away, at some fathomless depth, a multitude innumerable was suddenly astir, and was rising up, rising up in agitation, calling to one another, faintly, as if muffled in sleep, the suffocating sleep of ages.

Потом воздух заструился и потемнел над развалиной…

Then the air began moving in dark currents over the ruin....

Мне начали мерещиться тени. мириады теней, миллионы очертаний, то округленных, как шлемы, то протянутых, как копья;

Shades began flitting before me, myriads of shades, millions of outlines, the rounded curves of helmets, the long straight lines of lances;

лучи луны дробились мгновенными синеватыми искорками на этих копьях и шлемах — и вся эта армия, эта толпа надвигалась ближе и ближе, росла, колыхалась усиленно…

the moonbeams were broken into momentary gleams of blue upon these helmets and lances, and all this army, this multitude, came closer and closer, and grew, in more and more rapid movement....

Несказанное напряжение, напряжение, достаточное для того, чтобы приподнять целый мир, чувствовалось в ней;

An indescribable force, a force fit to set the whole world moving, could be felt in it;

но ни один образ не выдавался ясно…

but not one figure stood out clearly....

И вдруг мне почудилось, как будто трепет пробежал кругом, как будто отхлынули и расступились какие-то громадные волны..!

And suddenly I fancied a sort of tremor ran all round, as if it were the rush and rolling apart of some huge waves.... ‘

«Caesar, Caesar venu!», -

Caesar, Caesar venit! ’

зашумели голоса, подобно листьям леса, на который внезапно налетела буря…

sounded voices, like the leaves of a forest when a storm has suddenly broken upon it....

Прокатился глухой удар — и голова бледная, строгая, в лавровом венке, с опущенными веками, голова императора стала медленно выдвигаться из-за развалины…

a muffled shout thundered through the multitude, and a pale stern head, in a wreath of laurel, with downcast eyelids, the head of the emperor, began slowly to rise out of the ruin....

На языке человеческом нету слов для выражения ужаса, который сжал моё сердце.

There is no word in the tongue of man to express the horror which clutched at my heart....

Мне казалось, что раскрой эта голова свои глаза, разверзи свои губы — и я тотчас же умру.

I felt that were that head to raise its eyes, to part its lips, I must perish on the spot! ‘

— Эллис! —

‘Alice!’

простонал я, — я не хочу, я не могу, не надо мне Рима, грубого, грозного Рима…

I moaned, ‘I won’t, I can’t, I don’t want Rome, coarse, terrible Rome....

Прочь, прочь отсюда!

Away, away from here!’

— Малодушный! —

‘Coward!’

шепнула она, — и мы умчались.

she whispered, and away we flew.

Я успел ещё услыхать за собою железный, громовый на этот раз, крик легионов…

I just had time to hear behind me the iron voice of the legions, like a peal of thunder....

Потом всё потемнело.

then all was darkness.

XIV

— Оглянись, — сказала мне Эллис, — и успокойся.

‘Look round,’ Alice said to me, ‘and don’t fear.’

Я послушался — и, помню, первое моё впечатление было до того сладостно, что я мог только вздохнуть.

I obeyed — and, I remember, my first impression was so sweet that I could only sigh.

Какой-то дымчато-голубой, серебристо-мягкий не то свет, не то туман — обливал меня со всех сторон.

A sort of smoky-grey, silvery-soft, half-light, half-mist, enveloped me on all sides.

Сперва я не различал ничего:

At first I made out nothing:

меня слепил этот лазоревый блеск — но вот понемногу начали выступать очертания прекрасных гор, лесов;

I was dazzled by this azure brilliance; but little by little began to emerge the outlines of beautiful mountains and forests;

озеро раскинулось подо мною с дрожавшими в глубине звездами, с ласковым ропотом прибоя.

a lake lay at my feet, with stars quivering in its depths, and the musical plash of waves.

Запах померанцев обдал меня волной — и вместе с ним и тоже как будто волною принеслись сильные, чистые звуки молодого женского голоса.

The fragrance of orange flowers met me with a rush, and with it — and also as it were with a rush — came floating the pure powerful notes of a woman’s young voice.

Этот запах, эти звуки так и потянули меня вниз — и я начал спускаться…

This fragrance, this music, fairly drew me downwards, and I began to sink....

спускаться к роскошному мраморному дворцу, приветно белевшему среди кипарисной рощи.

to sink down towards a magnificent marble palace, which stood, invitingly white, in the midst of a wood of cypress.

Звуки лились из его настежь раскрытых окон; волны озера, усеянного пылью цветов, плескались в его стены — и прямо напротив, весь одетый темной зеленью померанцев и лавров, весь облитый лучезарным паром, весь усеянный статуями, стройными колоннами, портиками храмов, поднимался из лона вод высокий круглый остров…

The music flowed out from its wide open windows, the waves of the lake, flecked with the pollen of flowers, splashed upon its walls, and just opposite, all clothed in the dark green of orange flowers and laurels, enveloped in shining mist, and studded with statues, slender columns, and the porticoes of temples, a lofty round island rose out of the water....

— Isola Bella! —

‘Isola Bella!’

проговорила Эллис. —

said Alice.... ‘

Lago Maggiore…

‘Lago Maggiore....’

Я промолвил только: а!

I murmured only ‘Ah!’

и продолжал спускаться.

and continued to drop.

Женский голос всё громче, всё ярче раздавался во дворце;

The woman’s voice sounded louder and clearer in the palace;

меня влекло к нему неотразимо…

I was irresistibly drawn towards it....

я хотел взглянуть в лицо певице, оглашавшей такими звуками такую ночь.

I wanted to look at the face of the singer, who, in such music, gave voice to such a night.

Мы остановились перед окном.

We stood still before the window.

Посреди комнаты, убранной в помпейяновском вкусе и более похожей на древнюю храмину, чем на новейшую залу, окружённая греческими изваяниями, этрусскими вазами, редкими растениями, дорогими тканями, освещённая сверху мягкими лучами двух ламп, заключенных в хрустальные шары, — сидела за фортепьянами молодая женщина.

In the centre of a room, furnished in the style of Pompeii, and more like an ancient temple than a modern drawing-room, surrounded by Greek statues, Etruscan vases, rare plants, and precious stuffs, lighted up by the soft radiance of two lamps enclosed in crystal globes, a young woman was sitting at the piano.

Слегка закинув голову и до половины закрыв глаза, она пела итальянскую арию;

Her head slightly bowed and her eyes half-closed, she sang an Italian melody;

она пела и улыбалась, и в то же время черты ее выражали важность, даже строгость…

she sang and smiled, and at the same time her face wore an expression of gravity, almost of sternness....

признак полного наслаждения!

a token of perfect rapture!

Она улыбалась…

She smiled....

и Праксителев Фавн, ленивый, молодой, как она, изнеженный, сладострастный, тоже, казалось, улыбался ей из угла, из-за ветвей олеандра, сквозь тонкий дым, поднимавшийся с бронзовой курильницы на древнем треножнике.

and Praxiteles’ Faun, indolent, youthful as she, effeminate, and voluptuous, seemed to smile back at her from a corner, under the branches of an oleander, across the delicate smoke that curled upwards from a bronze censer on an antique tripod.

Красавица была одна.

The beautiful singer was alone.

Очарованный звуками, красотою, блеском и благовонием ночи, потрясенный до глубины сердца зрелищем этого молодого, спокойного, светлого счастья, я позабыл совершенно о моей спутнице, забыл о том, каким странным образом я стал свидетелем этой столь отдаленной, столь чуждой мне жизни, — и я хотел уже ступить на окно, хотел заговорить…

Spell-bound by the music, her beauty, the splendour and sweet fragrance of the night, moved to the heart by the picture of this youthful, serene, and untroubled happiness, I utterly forgot my companion, I forgot the strange way in which I had become a witness of this life, so remote, so completely apart from me, and I was on the point of tapping at the window, of speaking....

Всё моё тело вздрогнуло от сильного толчка — точно я коснулся лейденской банки.

I was set trembling all over by a violent shock — just as though I had touched a galvanic battery.

Я оглянулся…

I looked round....

Лицо Эллис было — при всей своей прозрачности — мрачно и грозно;

The face of Alice was — for all its transparency — dark and menacing;

в ее внезапно раскрывшихся глазах тускло горела злоба…

there was a dull glow of anger in her eyes, which were suddenly wide and round....

— Прочь! —

‘Away!’

бешено шепнула она, и снова вихрь, и мрак, и головокружение…

she murmured wrathfully, and again whirling and darkness and giddiness....

Только на этот раз не крик легионов, а голос певицы, оборванный на высокой ноте, остался у меня в ушах…

Only this time not the shout of legions, but the voice of the singer, breaking on a high note, lingered in my ears....

Мы остановились.

We stopped.

Высокая нота, та же нота, всё звенела и не переставала звенеть, хотя я чувствовал совсем другой воздух, другой запах…

The high note, the same note was still ringing and did not cease to ring in my ears, though I was breathing quite a different air, a different scent....

На меня веяло крепительной свежестью, как от большой реки, — и пахло сеном, дымом, коноплёй.

a breeze was blowing upon me, fresh and invigorating, as though from a great river, and there was a smell of hay, smoke and hemp.

За долго протянутой нотой последовала другая, потом третья, но с таким несомненным оттенком, с таким знакомым, родным переливом, что я тотчас же сказал себе:

The long-drawn-out note was followed by a second, and a third, but with an expression so unmistakable, a trill so familiar, so peculiarly our own, that I said to myself at once: ‘

«Это русский человек поёт русскую песню» — и в то же мгновенье мне всё кругом стало ясно.

‘That’s a Russian singing a Russian song!’ and at that very instant everything grew clear about me.

Мы находились над плоским берегом.

We found ourselves on a flat riverside plain.

Налево тянулись, терялись в бесконечность скошенные луга, уставленные громадными скирдами;

To the left, newly-mown meadows, with rows of huge hayricks, stretched endlessly till they were lost in the distance;

направо в такую же бесконечность уходила ровная гладь великой многоводной реки.

to the right extended the smooth surface of a vast mighty river, till it too was lost in the distance.

Недалеко от берега большие темные барки тихонько переваливались на якорях, слегка двигая остриями своих мачт, как указательными перстами.

Not far from the bank, big dark barges slowly rocked at anchor, slightly tilting their slender masts, like pointing fingers.

С одной из этих барок долетали до меня звуки разливистого голоса, и на ней же горел огонёк, дрожа и покачиваясь в воде своим длинным, красным отраженьем.

From one of these barges came floating up to me the sounds of a liquid voice, and a fire was burning in it, throwing a long red light that danced and quivered on the water.

Кое-где, и на реке и в полях, непонятно для глаза — близко ли. далеко ли — мигали другие огоньки;

Here and there, both on the river and in the fields, other lights were glimmering, whether close at hand or far away, the eye could not distinguish;

они то жмурились, то вдруг выдвигались лучистыми крупными точками;

they shrank together, then suddenly lengthened out into great blurs of light;

бесчисленные кузнечики немолчно стрекотали, не хуже лягушек понтийских болот, и под безоблачным, но низко нависшим темным небом изредка кричали неведомые птицы.

grasshoppers innumerable kept up an unceasing churr, persistent as the frogs of the Pontine marshes; and across the cloudless, but dark lowering sky floated from time to time the cries of unseen birds.

— Мы в России? —

‘Are we in Russia?’

спросил я Эллис.

I asked of Alice.

— Это Волга, — отвечала она.

‘It is the Volga,’ she answered.

Мы понеслись вдоль берега.

We flew along the river-bank. ‘

— Отчего ты меня вырвала оттуда, из того прекрасного края? —

‘Why did you tear me away from there, from that lovely country?’ I began. ‘

начал я. — Завидно тебе стало, что ли? Уж не ревность ли в тебе пробудилась?

‘Were you envious, or was it jealousy in you?’

Губы Эллис чуть-чуть дрогнули, и в глазах опять мелькнула угроза…

The lips of Alice faintly stirred, and again there was a menacing light in her eyes....

Но всё лицо тотчас же вновь оцепенело.

But her whole face grew stony again at once.

— Я хочу домой, — проговорил я.

‘I want to go home,’ I said.

— Погоди, погоди, — отвечала Эллис. —

‘Wait a little, wait a little,’ answered Alice. ‘

Теперешняя ночь — великая ночь.

‘To-night is a great night.

Она не скоро вернётся.

It will not soon return.

Ты можешь быть свидетелем…

You may be a spectator....

Погоди.

Wait a little.’

И мы вдруг полетели через Волгу, в косвенном направлении, над самой водой, низко и порывисто, как ласточки перед бурей.

And we suddenly flew across the Volga in a slanting direction, keeping close to the water’s surface, with the low impetuous flight of swallows before a storm.

Широкие волны тяжко журчали под нами, резкий речной ветер бил нас своим холодным, сильным крылом…

The broad waves murmured heavily below us, the sharp river breeze beat upon us with its strong cold wing....

Высокий правый берег скоро начал воздыматься перед нами в полумраке.

the high right bank began soon to rise up before us in the half-darkness.

Показались крутые горы с большими расселинами.

Steep mountains appeared with great ravines between.

Мы приблизились к ним.

We came near to them.

— Крикни:

‘Shout:

«Сарынь на кичку!» —

“Lads, to the barges!”’

шепнула мне Эллис.

Alice whispered to me.

Я вспомнил ужас, испытанный мною при появлении римских призраков, я чувствовал усталость и какую-то странную тоску, словно сердце во мне таяло, — я не хотел произнести роковые слова, я знал заранее, что в ответ на них появится, как в Волчьей Долине Фрейшюца, что-то чудовищное, — но губы мои раскрылись против воли, и я закричал, тоже против воли, слабым напряженным голосом:

I remembered the terror I had suffered at the apparition of the Roman phantoms. I felt weary and strangely heavy, as though my heart were ebbing away within me. I wished not to utter the fatal words; I knew beforehand that in response to them there would appear, as in the wolves’ valley of the Freischütz, some monstrous thing; but my lips parted against my will, and in a weak forced voice I shouted, also against my will: ‘

«Сарынь на кичку!»

‘Lads, to the barges!’

XVI

Сперва всё осталось безмолвным, как и перед римской развалиной, но вдруг возле самого моего уха раздался грубый бурлацкий смех — и что-то со стоном упало в воду и стало захлёбываться…

At first all was silence, even as it was at the Roman ruins, but suddenly I heard close to my very ear a coarse bargeman’s laugh, and with a moan something dropped into the water and a gurgling sound followed....

Я оглянулся:

I looked round:

никого нигде не было видно, но с берега отпрянуло эхо — и разом и отовсюду поднялся оглушительный гам.

no one was anywhere to be seen, but from the bank the echo came bounding back, and at once from all sides rose a deafening din.

Чего только не было в этом хаосе звуков:

There was a medley of everything in this chaos of sound:

крики и визги, яростная ругань и хохот, хохот пуще всего, удары весел и топоров, треск как от взлома дверей и сундуков, скрып снастей и колёс, и лошадиное скакание, звон набата и лязг цепей, гул и рев пожара, пьяные песни и скрежещущая скороговорка, неутешный плач, моление жалобное, отчаянное, и повелительные восклицанья, предсмертное хрипенье, и удалой посвист, гарканье и топот пляски…

shouting and whining, furious abuse and laughter, laughter above everything; the plash of oars and the cleaving of hatchets, a crash as of the smashing of doors and chests, the grating of rigging and wheels, and the neighing of horses, and the clang of the alarm bell and the clink of chains, the roar and crackle of fire, drunken songs and quick, gnashing chatter, weeping inconsolable, plaintive despairing prayers, and shouts of command, the dying gasp and the reckless whistle, the guffaw and the thud of the dance.... ‘

‘Kill them!

Hang them!

Drown them!

rip them up!

bravo!

bravo!

don’t spare them!’

слышалось явственно, слышалось даже прерывистое дыхание запыхавшихся людей, — а между тем кругом, насколько глаз доставал, ничего не показывалось, ничего не изменялось:

could be heard distinctly; I could even hear the hurried breathing of men panting. And meanwhile all around, as far as the eye could reach, nothing could be seen, nothing was changed;

река катилась мимо, таинственно, почти угрюмо; самый берег казался пустынней и одичалей — и только.

the river rolled by mysteriously, almost sullenly, the very bank seemed more deserted and desolate — and that was all.

Я обратился к Эллис, но она положила палец на губы…

I turned to Alice, but she put her finger to her lips....

— Степан Тимофеич!

‘Stepan Timofeitch!

Степан Тимофеич идёт! —

Stepan Timofeitch is coming!’

зашумело вокруг, — идёт наш батюшка, атаман наш, наш кормилец! —

was shouted noisily all round; ‘he is coming, our father, our ataman, our bread-giver!’

Я по-прежнему ничего не видел, но мне внезапно почудилось, как будто громадное тело надвигается прямо на меня… —

As before I saw nothing but it seemed to me as though a huge body were moving straight at me.... ‘

Фродка!

‘Frolka!

где ты, пёс? —

where art thou, dog?’

загремел страшный голос. —

thundered an awful voice. ‘

Зажигай со всех концов — да в топоры их, белоручек!

‘Set fire to every corner at once — and to the hatchet with them, the white-handed scoundrels!’

На меня пахнуло жаром близкого пламени, горькой гарью дыма — и в то же мгновенье что-то тёплое, словно кровь, брызнуло мне в лицо и на руки…

I felt the hot breath of the flame close by, and tasted the bitter savour of the smoke; and at the same instant something warm like blood spurted over my face and hands....

Дикий хохот грянул кругом…

A savage roar of laughter broke out all round....

Я лишился чувств — и когда опомнился, мы с Эллис тихо скользили вдоль знакомой опушки моего леса, прямо к старому дубу…

I lost consciousness, and when I came to myself, Alice and I were gliding along beside the familiar bushes that bordered my wood, straight towards the old oak....

— Видишь ту дорожку? —

‘Do you see the little path?’

сказала мне Эллис, — там, где месяц тускло светит и свесились две берёзки?..

Alice said to me, ‘where the moon shines dimly and where are two birch-trees overhanging?

Хочешь туда?

Will you go there?’

Но я чувствовал себя до того разбитым и истощённым, что мог только проговорить в ответ:

But I felt so shattered and exhausted that I could only say in reply: ‘

— Домой…

‘Home!

домой!..

home!’

— Ты дома, — отвечала Эллис.

‘You are at home,’ replied Alice.

Я действительно стоял перед самой дверью моего дома — один.

I was in fact standing at the very door of my house — alone.

Эллис исчезла.

Alice had vanished.

Дворовая собака подошла было, подозрительно оглянула меня — и с воем бросилась прочь.

The yard-dog was about to approach, he scanned me suspiciously — and with a bark ran away.

Я с трудом дотащился до постели и заснул, не раздеваясь.

With difficulty I dragged myself up to my bed and fell asleep without undressing.

XVII

Всё следующее утро у меня голова болела, и я едва передвигал ноги;

All the following morning my head ached, and I could scarcely move my legs;

но я не обращал внимания на телесное моё расстройство, раскаяние меня грызло, досада душила.

but I cared little for my bodily discomfort; I was devoured by regret, overwhelmed with vexation.

Я был до крайности недоволен собою.

I was excessively annoyed with myself. ‘

«Малодушный! —

‘Coward!’

твердил я беспрестанно, — да, Эллис права.

I repeated incessantly; ‘yes — Alice was right.

Чего я испугался?

What was I frightened of?

как было не воспользоваться случаем?..

how could I miss such an opportunity?...

Я мог увидеть самого Цезаря — и я замер от страха, я запищал, я отвернулся, как ребёнок от розги.

I might have seen Cæsar himself — and I was senseless with terror, I whimpered and turned away, like a child at the sight of the rod.

Ну, Разин — это дело другое.

Razin, now — that’s another matter.

В качестве дворянина и землевладельца…

As a nobleman and landowner....

Впрочем, и тут, чего же я собственно испугался?

though, indeed, even then what had I really to fear?

Малодушный, малодушный!..»

Coward! coward!’...

— Да уж не во сне ли я всё это вижу? —

‘But wasn’t it all a dream?’

спросил я себя наконец.

I asked myself at last.

Я позвал ключницу.

I called my housekeeper.

— Марфа, в котором часу я лег вчера в постель — не помнишь?

‘Marfa, what o’clock did I go to bed yesterday — do you remember?’

— Да кто ж тебя знает, кормилец…

‘Why, who can tell, master?...

Чай, поздно.

Late enough, surely.

В сумеречки ты из дома вышел;

Before it was quite dark you went out of the house;

а в спальне-то ты каблучищами-то за полночь стукал.

and you were tramping about in your bedroom when the night was more than half over.

Под самое под утро — да.

Just on morning — yes.

Вот и третьего дня тож.

And this is the third day it’s been the same.

Знать, забота у тебя завелась какая.

You’ve something on your mind, it’s easy to see.’

«Эге-ге! —

‘Aha-ha!’

подумал я. — Летанье-то, значит, не подлежит сомнению». —

I thought. ‘Then there’s no doubt about the flying.

Ну, а с лица я сегодня каков? —

Well, and how do I look to-day?’

прибавил я громко.

I added aloud.

— С лица-то?

‘How do you look?

Дай погляжу.

Let me have a look at you.

Осунулся маленько.

You’ve got thinner a bit.

Да и бледен же ты, кормилец:

Yes, and you’re pale, master;

вот как есть ни кровинки в лице.

to be sure, there’s not a drop of blood in your face.’

Меня слегка покоробило…

I felt a slight twinge of uneasiness....

Я отпустил Марфу.

I dismissed Marfa.

«Ведь этак умрёшь, пожалуй, или сойдёшь с ума, — рассуждал я, сидя в раздумье под окном. —

‘Why, going on like this, you’ll die, or go out of your mind, perhaps,’ I reasoned with myself, as I sat deep in thought at the window. ‘

Надо это всё бросить.

‘I must give it all up.

Это опасно.

It’s dangerous.

Вон и сердце как странно бьётся.

And now my heart beats so strangely.

А когда я летаю, мне всё кажется, что его кто-то сосёт или как будто из него что-то сочится, — вот как весной сок из березы, если воткнуть в нее топор.

And when I fly, I keep feeling as though some one were sucking at it, or as it were drawing something out of it — as the spring sap is drawn out of the birch-tree, if you stick an axe into it.

А все-таки жалко.

I’m sorry, though.

Да и Эллис…

And Alice too....

Она играет со мной, как кошка с мышью…

She is playing cat and mouse with me....

А впрочем, едва ли она желает мне зла.

still she can hardly wish me harm.

Отдамся ей в последний раз — нагляжусь — а там…

I will give myself up to her for the last time — and then....

Но если она пьет мою кровь?

But if she is drinking my blood?

Это ужасно.

That’s awful.

Притом такое быстрое передвижение не может не быть вредным;

Besides, such rapid locomotion cannot fail to be injurious;

говорят, и в Англии, на железных дорогах, запрещено ехать более ста двадцати верст в час…»

even in England, I’m told, on the railways, it’s against the law to go more than one hundred miles an hour....’

Так я размышлял с самим собою — но в десятом часу вечера я уже стоял перед старым дубом.

So I reasoned with myself — but at ten o’clock in the evening, I was already at my post before the old oak-tree.

XVIII

Ночь была холодная, тусклая, серая;

The night was cold, dull, grey;

в воздухе пахло дождём.

there was a feeling of rain in the air.

К удивлению моему, я никого не нашёл под дубом;

To my amazement, I found no one under the oak;

я прошёлся несколько раз вокруг, доходил до опушки леса, возвращался, тщательно вглядывался в темноту…

I walked several times round it, went up to the edge of the wood, turned back again, peered anxiously into the darkness....

Всё было пусто.

All was emptiness.

Я подождал немного, потом несколько раз сряду произнёс имя Эллис всё громче и громче…

I waited a little, then several times I uttered the name, Alice, each time a little louder,...

но она не появлялась.

but she did not appear.

Мне стало грустно, почти больно;

I felt sad, almost sick at heart;

прежние мои опасенья исчезли:

my previous apprehensions vanished;

я не мог примириться с мыслью, что моя спутница уже не вернётся ко мне.

I could not resign myself to the idea that my companion would not come back to me again.

— Эллис!

‘Alice!

Эллис!

Alice!

приди же!

come!

Неужели ты не придёшь? —

Can it be you will not come?’

закричал я в последний раз.

I shouted, for the last time.

Ворон, которого мой голос разбудил, внезапно завозился в вершине соседнего дерева и, путаясь в ветвях, захлопал крыльями…

A crow, who had been waked by my voice, suddenly darted upwards into a tree-top close by, and catching in the twigs, fluttered his wings....

Но Эллис не появлялась.

But Alice did not appear.

Понурив голову, я отправился домой.

With downcast head, I turned homewards.

Впереди уже чернели ракиты на плотине пруда, и свет в окне моей комнаты мелькнул между яблонями сада, мелькнул и скрылся, словно глаз человека, который бы меня караулил, — как вдруг сзади меня послышался тонкий свист быстро рассекаемого воздуха, и что-то разом обняло и подхватило меня снизу вверх: кобчик так подхватывает когтём, «чокает» перепела…

Already I could discern the black outlines of the willows on the pond’s edge, and the light in my window peeped out at me through the apple-trees in the orchard — peeped at me, and hid again, like the eye of some man keeping watch on me — when suddenly I heard behind me the faint swish of the rapidly parted air, and something at once embraced and snatched me upward, as a buzzard pounces on and snatches up a quail....

Это Эллис на меня налетела.

It was Alice sweeping down upon me.

Я почувствовал ее щеку на моей щеке, кольцо ее руки вокруг моего тела — и как острый холодок вонзился мне в ухо ее шёпот:

I felt her cheek against my cheek, her enfolding arm about my body, and like a cutting cold her whisper pierced to my ear, ‘Here I am.’

«Вот и я». Я и испугался и обрадовался в одно и то же время…

I was frightened and delighted both at once....

Мы неслись невысоко над землёй.

We flew at no great height above the ground.

— Ты не хотела прийти сегодня? —

‘You did not mean to come to-day?’

промолвил я.

I said.

— А ты соскучился по мне?

‘And you were dull without me?

Ты меня любишь?

You love me?

О, ты мой!

Oh, you are mine!’

Последние слова Эллис меня смутили…

The last words of Alice confused me....

Я не знал, что сказать.

I did not know what to say.

— Меня задержали, — продолжала она, — меня караулили.

‘I was kept,’ she went on; ‘I was watched.’

— Кто мог тебя задержать?

‘Who could keep you?’

— Куда ты хочешь? —

‘Where would you like to go?’

спросила Эллис, по обыкновению не отвечая на мой вопрос.

inquired Alice, as usual not answering my question.

— Понеси меня в Италию, к тому озеру — помнишь?

‘Take me to Italy — to that lake, you remember.’

Эллис слегка отклонилась и отрицательно покачала головой.

Alice turned a little away, and shook her head in refusal.

Тут я в первый раз заметил, что она перестала быть прозрачной.

At that point I noticed for the first time that she had ceased to be transparent.

И лицо ее как будто окрасилось;

And her face seemed tinged with colour;

по туманной его белизне разливайся алый оттенок.

there was a faint glow of red over its misty whiteness.

Я взглянул в ее глаза…

I glanced at her eyes....

и мне стало жутко:

and felt a pang of dread;

в этих глазах что-то двигалось — медленным, безостановочным и зловещим движением свернувшейся и застывшей змеи, которую начинает отогревать солнце.

in those eyes something was astir — with the slow, continuous, malignant movement of the benumbed snake, twisting and turning as the sun begins to thaw it.

— Эллис! — воскликнул я. — кто ты?

‘Alice,’ I cried, ‘who are you?

Скажи же мне, кто ты?

Tell me who you are.’

Эллис только плечом пожала.

Alice simply shrugged her shoulders.

Мне стало досадно…

I felt angry....

мне захотелось отомстить ей, — и вдруг мне пришло на ум велеть ей перенестись со мною в Париж.

I longed to punish her; and suddenly the idea occurred to me to tell her to fly with me to Paris. ‘

«Вот уж где придётся тебе ревновать», — подумал я. — Эллис! —

‘That’s the place for you to be jealous,’ I thought. ‘

промолвил я вслух, — ты не боишься больших городов, Парижа, например?

‘Alice,’ I said aloud, ‘you are not afraid of big towns — Paris, for instance?’

— Нет.

‘No.’

— Нет? Даже тех мест, где так светло, как на бульварах?

‘Not even those parts where it is as light as in the boulevards?’

— Это не дневной свет.

‘It is not the light of day.’

— Прекрасно;

‘Good;

так неси же меня сейчас на Италиянский бульвар.

then take me at once to the Boulevard des Italiens.’

Эллис накинула мне на голову конец своего длинного висячего рукава.

Alice wrapped the end of her long hanging sleeve about my head.

Меня тотчас охватила какая-то белая мгла с снотворным запахом мака.

I was at once enfolded in a sort of white vapour full of the drowsy fragrance of the poppy.

Всё исчезло разом:

Everything disappeared at once;

всякий свет, всякий звук — и самое почти сознание.

every light, every sound, and almost consciousness itself.

Одно ощущение жизни осталось — и это не было неприятно.

Only the sense of being alive remained, and that was not unpleasant.

Внезапно мгла исчезла:

Suddenly the vapour vanished;

Эллис сняла рукав с моей головы, и я увидел под собою громаду столпившихся зданий, полную блеска, движения, грохота…

Alice took her sleeve from my head, and I saw at my feet a huge mass of closely — packed buildings, brilliant light, movement, noisy traffic....

Я увидел Париж.

I saw Paris.

XIX

Я прежде бывал в Париже и потому тотчас узнал место, к которому направлялась Эллис.

I had been in Paris before, and so I recognised at once the place to which Alice had directed her course.

Это был Тюльерийский сад, с его старыми каштановыми деревьями, железными решётками, крепостным рвом и звероподобными зуавами на часах.

It was the Garden of the Tuileries with its old chestnut-trees, its iron railings, its fortress moat, and its brutal-looking Zouave sentinels.

Минуя дворец, минуя церковь св. Роха, на ступенях которой первый Наполеон в первый раз пролил французскую кровь, мы остановились высоко над Италиянским бульваром, где третий Наполеон сделал то же самое и с тем же успехом.

Passing the palace, passing the Church of St. Roche, on the steps of which the first Napoleon for the first time shed French blood, we came to a halt high over the Boulevard des Italiens, where the third Napoleon did the same thing and with the same success.

Толпы народа, молодые и старые щёголи, блузники, женщины в пышных платьях теснились по панелям;

Crowds of people, dandies young and old, workmen in blouses, women in gaudy dresses, were thronging on the pavements;

раззолочённые рестораны и кофейные горели огнями;

the gilded restaurants and cafés were flaring with lights;

омнибусы, кареты всех родов и видов сновали вдоль бульвара;

omnibuses, carriages of all sorts and shapes, moved to and fro along the boulevard;

всё так и кипело, так и сияло, всё, куда ни падал взор… Но, странное дело!

everything was bustle, everything was brightness, wherever one chanced to look....

мне не захотелось покинуть мою чистую, темную, воздушную высь, не захотелось приблизиться к этому человеческому муравейнику.

But, strange to say, I had no inclination to forsake my pure dark airy height. I had no inclination to get nearer to this human ant-hill.

Казалось, горячий, тяжёлый, рдяный пар поднимался оттуда, не то пахучий, не то смрадный:

It seemed as though a hot, heavy, reddish vapour rose from it, half-fragrance, half-stench;

уж очень много жизней сбилось там в одну кучу.

so many lives were flung struggling in one heap together there.

Я колебался…

I was hesitating....

Но вот резкий, как лязг железных полос, голос уличной лоретки внезапно долетел до меня;

But suddenly, sharp as the clang of iron bars, the voice of a harlot of the streets floated up to me;

как наглый язык, высунулся он наружу, этот голос;

like an insolent tongue, it was thrust out, this voice;

он кольнул меня, как жало гадины.

it stung me like the sting of a viper.

Я тотчас представил себе каменное, скулистое, жадное, плоское парижское лицо, ростовщичьи глаза, белила, румяны, взбитые волосы и букет ярких поддельных цветов под остроконечной шляпой, выскребленные ногти вроде когтей, безобразный кринолин…

At once I saw in imagination the strong, heavy-jawed, greedy, flat Parisian face, the mercenary eyes, the paint and powder, the frizzed hair, and the nosegay of gaudy artificial flowers under the high-pointed hat, the polished nails like talons, the hideous crinoline....

Я представил себе также и нашего брата степняка, бегущего дрянной припрыжкой за продажной куклой…

I could fancy too one of our sons of the steppes running with pitiful eagerness after the doll put up for sale....

Я представил себе, как он, конфузясь до грубости и насильственно картавя, старается подражать в манерах гарсонам Вефура, пищит, подслуживается, юлит, — и чувство омерзения охватило меня…

I could fancy him with clumsy coarseness and violent stammering, trying to imitate the manners of the waiters at Véfour’s, mincing, flattering, wheedling.... and a feeling of loathing gained possession of me.... ‘

«Нет, — подумал я, — здесь Эллис ревновать не придётся…»

‘No,’ I thought, ‘here Alice has no need to be jealous....’

Между тем я заметил, что мы понемногу начали понижаться…

Meanwhile I perceived that we had gradually begun to descend....

Париж вздымался к нам навстречу со всем своим гамом и чадом…

Paris was rising to meet us with all its din and odour....

— Остановись! — обратился я к Эллис. —

‘Stop,’ I said to Alice. ‘

Неужели тебе не душно здесь, не тяжело?

‘Are you not stifled and oppressed here?’

— Ты сам просил меня перенести тебя сюда.

‘You asked me to bring you here yourself.’

— Я виноват, я беру назад своё слово.

‘I am to blame, I take back my word.

Неси меня прочь, Эллис, прошу тебя. Так и есть:

Take me away, Alice, I beseech you.

вот и князь Кульмаметов ковыляет по бульвару, и друг его, Серж Вараксин, машет ему ручкой и кричит:

To be sure, here is Prince Kulmametov hobbling along the boulevard; and his friend, Serge Varaksin, waves his hand to him, shouting:

«Иван Степаныч, аллон супэ, скорей, же ангаже самое Ригольбош!»

“Ivan Stepanitch, allons souper , make haste, zhay angazha Rigol-bouche itself!”

Неси меня прочь от этих мабилей и мезон-доре, от ганденов и бишей, от Жокей-клуба и Фигаро, от выбритых солдатских лбов и вылощенных казарм, от сержандевилей с эспаньолками и стаканов мутного абсенту, от игроков в домино по кофейным и игроков на бирже, от красных ленточек в петлице сюртука и в петлице пальто, от господина де Фуа, изобретателя «специальности браков» и даровых консультаций д-ра Шарля Альбера, от либеральных лекций и правительственных брошюр, от парижских комедий и парижских опер, от парижских острот и парижского невежества…

Take me away from these furnished apartments and maisons dorées , from the Jockey Club and the Figaro, from close-shaven military heads and varnished barracks, from sergents-de-ville with Napoleonic beards, and from glasses of muddy absinthe, from gamblers playing dominoes at the cafés, and gamblers on the Bourse, from red ribbons in button-holes, from M. de Four, inventor of ‘matrimonial specialities,’ and the gratuitous consultations of Dr. Charles Albert, from liberal lectures and government pamphlets, from Parisian comedies and Parisian operas, from Parisian wit and Parisian ignorance....

Прочь!

Away!

прочь!

away!

прочь!

away!’

— Взгляни вниз, — отвечала мне Эллис, — ты уже не над Парижем.

‘Look down,’ Alice answered; ‘you are not now in Paris.’

Я опустил глаза…

I lowered my eyes....

Точно.

It was true.

Темная равнина, кой-где пересечённая беловатыми чертами дорог, быстро бежала под нами, и только назади, на небосклоне, как зарево огромного пожара, било кверху широкое отражение бесчисленных огней мировой столицы.

A dark plain, intersected here and there by the whitish lines of roads, was rushing rapidly by below us, and only behind us on the horizon, like the reflection of an immense conflagration, rose the great glow of the innumerable lights of the capital of the world.

Опять упала пелена на глаза мои…

Again a veil fell over my eyes....

Опять я забылся.

Again I lost consciousness.

Она рассеялась наконец.

The veil was withdrawn at last.

Что это там внизу?

What was it down there below?

Какой это парк с аллеями стриженых лип, с отдельными ёлками в виде зонтиков, с портиками и храмами во вкусе помпадур, с изваяниями сатиров и нимф берниниевской школы, с тритонами рококо на средине изогнутых прудов, окаймлённых низкими перилами из почерневшего мрамора?

What was this park, with avenues of lopped lime-trees, with isolated fir-trees of the shape of parasols, with porticoes and temples in the Pompadour style, with statues of satyrs and nymphs of the Bernini school, with rococo tritons in the midst of meandering lakes, closed in by low parapets of blackened marble?

Не Версаль ли это?

Wasn’t it Versailles?

Нет, это не Версаль.

No, it was not Versailles.

Небольшой дворец, тоже рококо, выглядывает из-за купы кудрявых дубов.

A small palace, also rococo, peeped out behind a clump of bushy oaks.

Луна неясно светит, окутанная паром, и по земле как будто разостлался тончайший дым.

The moon shone dimly, shrouded in mist, and over the earth there was, as it were spread out, a delicate smoke.

Глаз не может разобрать, что это такое: лунный свет или туман?

The eye could not decide what it was, whether moonlight or fog.

Вон на одном из прудов спит лебедь:

On one of the lakes a swan was asleep;

его длинная спина белеет, как снег степей, прохваченных морозом, — а вон светляки горят алмазами в голубоватой тени у подножья статуй.

its long back was white as the snow of the frost-bound steppes, while glow-worms gleamed like diamonds in the bluish shadow at the base of a statue.

— Мы возле Мангейма, — промолвила Эллис, — это Швецингенский сад.

‘We are near Mannheim,’ said Alice; ‘this is the Schwetzingen garden.’

«Так мы в Германии!» — подумал я и начал прислушиваться. Всё было безмолвно;

‘We are in Germany,’ I thought, and I fell to listening.

только где-то уединенно и незримо плескалась и болтала струйка падавшей воды.

All was silence, except somewhere, secluded and unseen, the splash and babble of falling water.

Казалось, она твердила всё одни и те же слова:

It seemed continually to repeat the same words: ‘

«Да, да, да, всегда, да».

‘Aye, aye, aye, for aye, aye.’

И вдруг мне почудилось, как будто по самой середине одной из аллей, между стенами стриженой зелени, жеманно подавая руку даме в напудренной причёске и пёстром роброне, выступал на красных каблуках кавалер, в золочёном кафтане и кружевных манжетках, с лёгкой стальной шпагой на бедре…

And all at once I fancied that in the very centre of one of the avenues, between clipped walls of green, a cavalier came tripping along in red-heeled boots, a gold-braided coat, with lace ruffs at his wrists, a light steel rapier at his thigh, smilingly offering his arm to a lady in a powdered wig and a gay chintz....

Странные, бледные лица…

Strange, pale faces....

Я хочу вглядеться в них…

I tried to look into them....

Но уже всё исчезло, и только по-прежнему болтает вода.

But already everything had vanished, and as before there was nothing but the babbling water.

— Это сны бродят, — шепнула Эллис, — вчера можно было увидеть много…

‘Those are dreams wandering,’ whispered Alice; ‘yesterday there was much — oh, much — to see;

много. Сегодня и сны бегут человеческого глаза.

to-day, even the dreams avoid man’s eye.

Вперёд!

Forward!

Вперёд!

forward!’

Мы поднялись кверху и полетели дальше.

We soared higher and flew farther on.

Так плавен и ровен был наш полет, что казалось: не мы двигались, а всё, напротив, к нам двигалось навстречу.

So smooth and easy was our flight that it seemed that we moved not, but everything moved to meet us.

Появились горы, темные, волнистые, покрытые лесом;

Mountains came into view, dark, undulating, covered with forest;

они выросли и поплыли на нас…

they rose up and swam towards us....

Вот уже они протекают под нами со всеми своими извилинами, ложбинами, узкими лугами, с огненными точками в заснувших деревушках у быстрых ручьёв на дне долин;

And now they were slipping by beneath us, with all their windings, hollows, and narrow glades, with gleams of light from rapid brooks among the slumbering trees at the bottom of the dales;

а впереди опять вырастают и плывут другие горы…

and in front of us more mountains sprung up again and floated towards us....

Мы в недрах Шварцвальда.

We were in the heart of the Black Forest.

Горы, всё горы…

Mountains, still mountains....

и лес, прекрасный, старый, могучий лес.

and forest, magnificent, ancient, stately forest.

Ночное небо ясно:

The night sky was clear;

я могу признать каждую породу деревьев; особенно великолепны пихты с их белыми прямыми стволами.

I could recognise some kinds of trees, especially the splendid firs, with their straight white trunks.

Кое-где на опушках виднеются дикие козы;

Here and there on the edge of the forest, wild goats could be seen;

стройно и чутко стоят они на своих тонких ножках и прислушиваются, красиво повернув головы и насторожив большие трубчатые уши.

graceful and alert, they stood on their slender legs and listened, turning their heads prettily and pricking up their great funnel-shaped ears.

Развалина башни печально и слепо выставляет с вершины голого утёса свои полуобрушенные зубцы;

A ruined tower, sightless and gloomy, on the crest of a bare cliff, laid bare its crumbling turrets;

над старыми, забытыми камнями мирно теплится золотая звёздочка.

above the old forgotten stones, a little golden star was shining peacefully.

Из небольшого, почти чёрного озера поднимается, как таинственная жалоба, стенящее укание маленьких жаб.

From a small almost black lake rose, like a mysterious wail, the plaintive croak of tiny frogs.

Мне чудятся другие звуки, длинные, томные, подобные звукам эоловой арфы…

I fancied other notes, long-drawn-out, languid like the strains of an Æolian harp....

Вот она, страна легенд!

Here we were in the home of legend!

Тот же самый тонкий лунный дым, который поразил меня в Швецингене, разлит здесь повсюду, и чем дальше расходятся горы., тем гуще этот дым.

The same delicate moonlight mist, which had struck me in Schwetzingen, was shed here on every side, and the farther away the mountains, the thicker was this mist.

Я насчитываю пять, шесть, десять различных тонов, различных пластов тени по уступам гор, и над всем этим безмолвным разнообразием задумчиво царит луна.

I counted up five, six, ten different tones of shadow at different heights on the mountain slopes, and over all this realm of varied silence the moon queened it pensively.

Воздух струится мягко и легко.

The air blew in soft, light currents.

Мне самому легко и как-то возвышенно спокойно и грустно…

I felt myself a lightness at heart, and, as it were, a lofty calm and melancholy....

— Эллис, ты должна любить этот край!

‘Alice, you must love this country!’

‘I love nothing.’

‘How so?

Not me?’

‘Yes....

you!’

отвечает она равнодушно.

she answered indifferently.

Мне сдаётся, что ее рука теснее прежнего обвивала мой стан.

It seemed to me that her arm clasped my waist more tightly than before.

— Вперёд!

‘Forward!

Вперёд! —

forward!’

говорит Эллис с каким-то холодным увлеченьем.

said Alice, with a sort of cold fervour.

— Вперёд! —

‘Forward!’

повторяю я.

I repeated.

XXI

Сильный, переливчатый, звонкий крик раздался внезапно над нами и тотчас же повторился уже немного впереди.

A loud, thrilling cry rang out suddenly over our heads, and was at once repeated a little in front.

— Это запоздалые журавли летят к вам, на север, — сказала Эллис, — хочешь к ним присоединиться?

‘Those are belated cranes flying to you, to the north,’ said Alice; ‘would you like to join them?’

— Да, да!

‘Yes, yes!

подними меня к ним…

raise me up to them.’

Мы взвились и в один миг очутились рядом с пролетавшей станицей.

We darted upwards and in one instant found ourselves beside the flying flock.

Крупные красивые птицы (их всего было тринадцать) летели трёхугольником, резко и редко махая выпуклыми крыльями.

The big handsome birds (there were thirteen of them) were flying in a triangle, with slow sharp flaps of their hollow wings;

Туго вытянув голову и ноги, круто выставив грудь, они стремились неудержимо и до того быстро, что воздух свистал вокруг.

with their heads and legs stretched rigidly out, and their breasts stiffly pressed forward, they pushed on persistently and so swiftly that the air whistled about them.

Чудно было видеть на такой вышние, в таком удалении от всего живого такую горячую, сильную жизнь, такую неуклонную волю.

It was marvellous at such a height, so remote from all things living, to see such passionate, strenuous life, such unflinching will, untiringly cleaving their triumphant way through space.

Не переставая победоносно рассекать пространство, журавли изредка перекликались с передовым товарищем, с вожаком, и было что-то гордое, важное, что-то несокрушимо-самоуверенное в этих громких возгласах, в этом подоблачном разговоре.

The cranes now and then called to one another, the foremost to the hindmost; and there was a certain pride, dignity, and invincible faith in these loud cries, this converse in the clouds. ‘

«Мы долетим небось, хоть и трудно», — казалось, говорили они, ободряя друг друга.

‘We shall get there, be sure, hard though it be,’ they seemed to say, cheering one another on.

И тут мне пришло в голову, что таких людей, каковы были эти птицы, в России — где в России! в целом свете немного.

And then the thought came to me that men, such as these birds — in Russia — nay, in the whole world, are few.

— Мы теперь летим в Россию. — промолвила Эллис.

‘We are flying towards Russia now,’ observed Alice.

Я уже не в первый раз мог заметить, что она почти всегда знала, о чем я думаю. —

I noticed now, not for the first time, that she almost always knew what I was thinking of. ‘

Хочешь вернуться?

‘Would you like to go back?’

— Вернёмся…

‘Let us go back....

или нет!

or no!

Я был в Париже;

I have been in Paris;

неси меня в Петербург.

take me to Petersburg.’

— Теперь?

‘Now?’

— Сейчас…

‘At once....

Только закрой мне голову твоей пеленой. а то мне дурно делается.

Only wrap my head in your veil, or it will go ill with me.’

Эллис подняла руку…

Alice raised her hand....

но прежде чем туман охватил меня, я успел почувствовать на губах моих прикосновение того мягкого, тупого жала…

but before the mist enfolded me, I had time to feel on my lips the contact of that soft, dull sting....

XXII

«Слуша-а-а-а-ай!» —

‘Li-i-isten!’

раздался в ушах моих протяжный крик.

sounded in my ears a long drawn out cry. ‘Li-i-isten!’

«Слуша-а-а-а-ай!» — словно с отчаянием отозвалось в отдалении.

was echoed back with a sort of desperation in the distance. ‘

«Слуша-а-а-а-ай!» —

‘Li-i-isten!’

замерло где-то на конце света.

died away somewhere far, far away.

Я встрепенулся.

I started.

Высокий золотой шпиль бросился мне в глаза:

A tall golden spire flashed on my eyes;

я узнал Петропавловскую крепость.

I recognised the fortress of St. Peter and St. Paul.

Северная, бледная ночь!

A northern, pale night!

Да и ночь ли это?

But was it night at all?

Не бледный, не больной ли это день?

Was it not rather a pallid, sickly daylight?

Я никогда не любил петербургских ночей;

I never liked Petersburg nights;

но на этот раз мне даже страшно стало:

but this time the night seemed even fearful to me;

облик Эллис исчезал совершенно, таял, как утренний туман на июльском солнце, и я ясно видел всё своё тело, как оно грузно и одиноко висело в уровень Александровской колонны.

the face of Alice had vanished completely, melted away like the mist of morning in the July sun, and I saw her whole body clearly, as it hung, heavy and solitary on a level with the Alexander column.

Так вот Петербург!

So here was Petersburg!

Да, это он, точно.

Yes, it was Petersburg, no doubt.

Эти пустые, широкие, серые улицы;

The wide empty grey streets;

эти серо-беловатые, жёлто-серые, серо-лиловые, оштукатуренные и облупленные дома, с их впалыми окнами, яркими вывесками, железными навесами над крыльцами и дрянными овощными лавчонками;

the greyish-white, and yellowish-grey and greyish-lilac houses, covered with stucco, which was peeling off, with their sunken windows, gaudy sign-boards, iron canopies over steps, and wretched little green-grocer’s shops;

эти фронтоны, надписи, будки, колоды;

the façades, inscriptions, sentry-boxes, troughs;

золотая шапка Исаакия;

the golden cap of St. Isaac’s;

ненужная пёстрая биржа;

the senseless motley Bourse;

гранитные стены крепости и взломанная деревянная мостовая;

the granite walls of the fortress, and the broken wooden pavement;

эти барки с сеном и дровами;

the barges loaded with hay and timber;

этот запах пыли, капусты, рогожи и конюшни, эти окаменелые дворники в тулупах у ворот, эти скорченные мертвенным сном извозчики на продавленных дрожках, — да, это она, наша Северная Пальмира.

the smell of dust, cabbage, matting, and hemp; the stony-faced dvorniks in sheepskin coats, with high collars; the cab-drivers, huddled up dead asleep on their decrepit cabs — yes, this was Petersburg, our northern Palmyra.

Всё видно кругом;

Everything was visible;

всё ясно, до жуткости чётко и ясно, и всё печально спит, странно громоздясь и рисуясь в тускло-прозрачном воздухе.

everything was clear — cruelly clear and distinct — and everything was mournfully sleeping, standing out in strange huddled masses in the dull clear air.

Румянец вечерней зари — чахоточный румянец — не сошёл ещё, и не сойдёт до утра с белого, беззвёздного неба;

The flush of sunset — a hectic flush — had not yet gone, and would not be gone till morning from the white starless sky;

он ложится полосами по шелковистой глади Невы, а она чуть журчит и чуть колышется, торопя вперёд свои холодные синие воды…

it was reflected on the silken surface of the Neva, while faintly gurgling and faintly moving, the cold blue waves hurried on....

— Улетим, — взмолилась Эллис.

‘Let us fly away,’ Alice implored.

И, не дожидаясь моего ответа, она понесла меня через Неву, через Дворцовую площадь, к Литейной.

And without waiting for my reply, she bore me away across the Neva, over the palace square to Liteiny Street.

Шаги и голоса послышались внизу:

Steps and voices were audible beneath us;

по улице шла кучка молодых людей с испитыми лицами и толковала о танцклассах.

a group of young men, with worn faces, came along the street talking about dancing-classes. ‘

«Подпоручик Столпаков седьмый!» —

‘Sub-lieutenant Stolpakov’s seventh!’

крикнул вдруг спросонку солдат, стоявший на часах у пирамидки ржавых ядер, а несколько подальше, у раскрытого окна высокого дома, я увидел девицу в измятом шёлковом платье, без рукавчиков, с жемчужной сеткой на волосах и с папироской во рту.

shouted suddenly a soldier, standing half-asleep on guard at a pyramid of rusty bullets; and a little farther on, at an open window in a tall house, I saw a girl in a creased silk dress, without cuffs, with a pearl net on her hair, and a cigarette in her mouth.

Она благоговейно читала книгу:

She was reading a book with reverent attention;

это был том сочинений одного из новейших Ювеналов.

it was a volume of the works of one of our modern Juvenals.

— Улетим! —

‘Let us fly away!’

сказал я Эллис.

I said to Alice.

Минута, и уже мелькали под нами гнилые еловые лесишки и моховые болота, окружающие Петербург.

One instant more, and there were glimpses below us of the rotting pine copses and mossy bogs surrounding Petersburg.

Мы направлялись прямо к югу:

We bent our course straight to the south;

небо и земля, всё становилось понемногу темней и темней.

sky, earth, all grew gradually darker and darker.

Больная ночь, больной день, больной город — всё осталось назади.

The sick night; the sick daylight; the sick town — all were left behind us.

XXIII

Мы летели тише обыкновенного, и я имел возможность уследить глазами, как постепенно развёртывалось передо мною, подобно свитку нескончаемой панорамы, обширное пространство родной земли.

We flew more slowly than usual, and I was able to follow with my eyes the immense expanse of my native land gradually unfolding before me, like the unrolling of an endless panorama.

Леса, кусты, поля, овраги, реки — изредка деревни, церкви — и опять поля, и леса, и кусты, и овраги…

Forests, copses, fields, ravines, rivers — here and there villages and churches — and again fields and forests and copses and ravines....

Грустно стало мне и как-то равнодушно скучно.

Sadness came over me, and a kind of indifferent dreariness.

И не потому стало мне грустно и скучно, что пролетал я именно над Россией.

And I was not sad and dreary simply because it was Russia I was flying over.

Нет! Сама земля, эта плоская поверхность, которая расстилалась подо мною;

No. The earth itself, this flat surface which lay spread out beneath me;

весь земной шар с его населением, мгновенным, немощным, подавленным нуждою, горем, болезнями, прикованным к глыбе презренного праха;

the whole earthly globe, with its populations, multitudinous, feeble, crushed by want, grief and diseases, bound to a clod of pitiful dust;

эта хрупкая, шероховатая кора, этот нарост на огненной песчинке нашей планеты, по которому проступила плесень, величаемая нами органическим, растительным царством;

this brittle, rough crust, this shell over the fiery sands of our planet, overspread with the mildew we call the organic, vegetable kingdom;

эти люди-мухи, в тысячу раз ничтожнее мух;

these human flies, a thousand times paltrier than flies;

их слепленные из грязи жилища, крохотные следы их мелкой, однообразной возни, их забавной борьбы с неизменяемым и неизбежным, — как это мне вдруг всё опротивело!

their dwellings glued together with filth, the pitiful traces of their tiny, monotonous bustle, of their comic struggle with the unchanging and inevitable, how revolting it all suddenly was to me.

Сердце во мне медленно перевернулось, и не захотелось мне более глазеть на эти незначительные картины, на эту пошлую выставку…

My heart turned slowly sick, and I could not bear to gaze longer on these trivial pictures, on this vulgar show....

Да, мне стало скучно — хуже чем скучно.

Yes, I felt dreary, worse than dreary.

Даже жалости я не ощущал к своим собратьям:

Even pity I felt nothing of for my brother men:

все чувства во мне потонули в одном, которое я назвать едва дерзаю:

all feelings in me were merged in one which I scarcely dare to name:

в чувстве отвращения, и сильнее всего, и более всего во мне было отвращение — к самому себе.

a feeling of loathing, and stronger than all and more than all within me was the loathing — for myself.

— Перестань, — шепнула Эллис, — перестань, а то я тебя не снесу.

‘Cease,’ whispered Alice, ‘cease, or I cannot carry you.

Ты тяжёл становишься.

You have grown heavy.’

— Ступай домой, — отвечал я ей тем же голосом, каким я говаривал эти слова моему кучеру, выходя в четвёртом часу ночи от московских приятелей, с которыми с самого обеда толковал о будущности России и значении общины. —

‘Home,’ I answered her in the very tone in which I used to say the word to my coachman, when I came out at four o’clock at night from some Moscow friends’, where I had been talking since dinner-time of the future of Russia and the significance of the commune. ‘

Ступай домой, — повторил я и закрыл глаза.

‘Home,’ I repeated, and closed my eyes.

XXIV

Но я скоро раскрыл их.

But I soon opened them again.

Эллис как-то странно ко мне прижималась;

Alice seemed huddling strangely up to me;

она почти толкала меня.

she was almost pushing against me.

Я посмотрел на нее — и кровь во мне застыла.

I looked at her and my blood froze at the sight.

Кому случалось увидать на лице другого внезапное выражение глубокого ужаса, причину которого он не подозревает, — тот меня поймёт.

One who has chanced to behold on the face of another a sudden look of intense terror, the cause of which he does not suspect, will understand me.

Ужас, томительный ужас кривил, искажал бледные, почти стёртые черты Эллис.

By terror, overmastering terror, the pale features of Alice were drawn and contorted, almost effaced.

Я не видал ничего подобного даже на живом человеческом лице.

I had never seen anything like it even on a living human face.

Безжизненный, туманный призрак, тень…

A lifeless, misty phantom, a shade,...

и этот замирающий страх…

and this deadly horror....

— Эллис, что с тобой? —

‘Alice, what is it?’

проговорил я наконец.

I said at last.

— Она…

‘She....

она… —

she....’

отвечала она с усилием, — она!

she answered with an effort. ‘She.’

— Она?

‘She?

Кто она?

Who is she?’

— Не называй ее, не называй, — торопливо пролепетала Эллис. —

‘Do not utter her name, not her name,’ Alice faltered hurriedly. ‘

Надо спасаться, а то всему конец — и навсегда…

‘We must escape, or there will be an end to everything, and for ever....

Посмотри: вон там!

Look, over there!’

Я обернул голову в сторону, куда указывала мне трепещущая рука, — и увидал нечто…

I turned my head in the direction in which her trembling hand was pointing, and discerned something....

нечто действительно страшное.

something horrible indeed.

Это нечто было тем страшнее, что не имело определённого образа.

This something was the more horrible that it had no definite shape.

Что-то тяжёлое, мрачное, изжелта-чёрное, пёстрое, как брюхо ящерицы, — не туча и не дым, медленно, змеиным движением, двигалось над землёй.

Something bulky, dark, yellowish-black, spotted like a lizard’s belly, not a storm-cloud, and not smoke, was crawling with a snake-like motion over the earth.

Мерное, широкое колебание сверху вниз и снизу вверх, колебание, напоминающее зловещий размах крыльев хищной птицы, когда она ищет свою добычу;

A wide rhythmic undulating movement from above downwards, and from below upwards, an undulation recalling the malignant sweep of the wings of a vulture seeking its prey;

по временам неизъяснимо противное приникание к земле, — паук так приникает к пойманной мухе…

at times an indescribably revolting grovelling on the earth, as of a spider stooping over its captured fly....

Кто ты, что ты, грозная масса?

Who are you, what are you, menacing mass?

Под ее веянием — я это видел, я это чувствовал — всё уничтожалось, всё немело…

Under her influence, I saw it, I felt it — all sank into nothingness, all was dumb....

Гнилым, тлетворным холодком несло от нее — от этого холодка тошнило на сердце и в глазах темнело и волосы вставали дыбом.

A putrefying, pestilential chill came from it. At this chill breath the heart turned sick, and the eyes grew dim, and the hair stood up on the head.

Это сила шла;

It was a power moving;

та сила, которой нет сопротивления, которой всё подвластно, которая без зрения, без образа, без смысла — всё видит, всё знает, и как хищная птица выбирает свои жертвы, как змея их давит и лижет своим мёрзлым жалом…

that power which there is no resisting, to which all is subject, which, sightless, shapeless, senseless, sees all, knows all, and like a bird of prey picks out its victims, like a snake, stifles them and stabs them with its frozen sting....

— Эллис!

‘Alice!

Эллис! —

Alice!’

закричал я как исступленный. —

I shrieked like one in frenzy. ‘

Это смерть!

‘It is death!

сама смерть!

death itself!’

Жалобный звук, уже прежде слышанный мною, вырвался из уст Эллис — на этот раз он скорее походил на человеческий отчаянный вопль — и мы понеслись.

The wailing sound I had heard before broke from Alice’s lips; this time it was more like a human wail of despair, and we flew.

Но наш полет был странно и страшно неровен;

But our flight was strangely and alarmingly unsteady;

Эллис кувыркалась на воздухе, падала, бросалась из стороны в сторону, как куропатка, смертельно раненная или желающая отвлечь собаку от своих детей.

Alice turned over in the air, fell, rushed from side to side like a partridge mortally wounded, or trying to attract a dog away from her young.

А между тем, вслед за нами, отделившись от неизъяснимо-ужасной массы, покатились какие-то длинные, волнистые отпрыски, словно протянутые руки, словно когти…

And meanwhile in pursuit of us, parting from the indescribable mass of horror, rushed sort of long undulating tentacles, like outstretched arms, like talons....

Громадный образ закутанной фигуры на бледном коне мгновенно встал и взвился под самое небо…

Suddenly a huge shape, a muffled figure on a pale horse, sprang up and flew upwards into the very heavens....

Ещё тревожнее, ещё отчаяннее заметалась Эллис.

Still more fearfully, still more desperately Alice struggled. ‘

«Она увидела!

‘She has seen!

Всё кончено!

All is over!

Я пропала!.. —

I am lost!’

слышался ее прерывистый шёпот. —

I heard her broken whisper. ‘

О, я несчастная!

‘Oh, I am miserable!

Я могла бы воспользоваться, набраться жизни…

I might have profited, have won life,...

а теперь…

and now....

Ничтожество, ничтожество!»

Nothingness, nothingness!’

Это было слишком невыносимо…

It was too unbearable....

Я лишился чувств.

I lost consciousness.

XXV

Когда я опомнился — я лежал навзничь в траве и чувствовал во всем теле глухую боль, как от сильного ушиба.

When I came to myself, I was lying on my back in the grass, feeling a dull ache all over me, as from a bad bruise.

На небе брезжило утро:

The dawn was beginning in the sky:

я мог ясно различать предметы.

I could clearly distinguish things.

Невдалеке, вдоль березовой рощицы, шла дорога, усаженная ракитами:

Not far off, alongside a birch copse, ran a road planted with willows:

места мне казались знакомые.

the country seemed familiar to me.

Я начал припоминать, что произошло со мною, — и содрогнулся весь, как только пришло мне на ум то последнее безобразное видение…

I began to recollect what had happened to me, and shuddered all over directly my mind recalled the last, hideous apparition....

«Но чего же испугалась Эллис? —

‘But what was Alice afraid of?’ I thought. ‘

подумал я. — Ужели и она подлежит ее власти?

‘Can she too be subject to that power?

Разве она не бессмертна?

Is she not immortal?

Разве и она обречена ничтожеству, разрушению?

Can she too be in danger of annihilation, dissolution?

как это возможно?»

How is it possible?’

Тихий стон раздался вблизи.

A soft moan sounded close by me.

Я повернул голову.

I turned my head.

В двух шагах от меня недвижно лежала распростертая молодая женщина в белом платье, с разбросанными густыми волосами, с обнажённым плечом.

Two paces from me lay stretched out motionless a young woman in a white gown, with thick disordered tresses, with bare shoulders.

Одна рука закинулась за голову, другая упала на грудь.

One arm was thrown behind her head, the other had fallen on her bosom.

Глаза были закрыты, и на стиснутых губах выступила лёгкая алая пена.

Her eyes were closed, and on her tightly shut lips stood a fleck of crimson stain.

Неужели это Эллис?

Could it be Alice?

Но Эллис — призрак, а я видел перед собою живую женщину.

But Alice was a phantom, and I was looking upon a living woman.

Я подполз к ней. наклонился…

I crept up to her, bent down....

— Эллис? ты ли это? —

‘Alice, is it you?’

воскликнул я. Вдруг, медленно затрепетав, приподнялись широкие веки;

I cried. Suddenly, slowly quivering, the wide eyelids rose;

темные пронзительные глаза впились в меня — и в то же мгновенье в меня впились и губы, тёплые, влажные, с кровяным запахом…

dark piercing eyes were fastened upon me, and at the same instant lips too fastened upon me, warm, moist, smelling of blood....

мягкие руки крепко обвились вокруг моей шеи, горячая полная грудь судорожно прижалась к моей.

soft arms twined tightly round my neck, a burning, full heart pressed convulsively to mine. ‘

— Прощай! прощай навек! —

‘Farewell, farewell for ever!’

явственно произнёс замиравший голос — и всё исчезло.

the dying voice uttered distinctly, and everything vanished.

Я приподнялся, шатаясь на ногах словно пьяный — и проведя несколько раз руками по лицу, огляделся внимательно.

I got up, staggering like a drunken man, and passing my hands several times over my face, looked carefully about me.

Я находился возле большой …ой дороги, в двух верстах от своей усадьбы.

I found myself near the high road, a mile and a half from my own place.

Солнце уже встало, когда я добрался домой.

The sun had just risen when I got home.

Все следующие ночи я ждал — и, признаюсь, не без страха — появления моего призрака;

All the following nights I awaited — and I confess not without alarm — the appearance of my phantom;

но он не посещал меня более.

but it did not visit me again.

Я даже отправился однажды в сумерки к старому дубу, но и там не произошло ничего необыкновенного.

I even set off one day, in the dusk, to the old oak, but nothing took place there out of the common.

Впрочем, я не слишком жалел о прекращении такого странного знакомства.

I did not, however, overmuch regret the discontinuance of this strange acquaintance.

Я много и долго размышлял об этом непонятном, почти бестолковом казусе — и я убедился, что не только наука его не объясняет, но что даже в сказках, в легендах не встречается ничего подобного.

I reflected much and long over this inexplicable, almost unintelligible phenomenon; and I am convinced that not only science cannot explain it, but that even in fairy tales and legends nothing like it is to be met with.

Что такое Эллис в самом деле?

What was Alice, after all?

Привидение, скитающаяся душа, злой дух, сильфида, вампир, наконец?

An apparition, a restless soul, an evil spirit, a sylphide, a vampire, or what?

Иногда мне опять казалось, что Эллис — женщина, которую я когда-то знал, — и я делал страшные усилия, чтобы припомнить, где я ее видел…

Sometimes it struck me again that Alice was a woman I had known at some time or other, and I made tremendous efforts to recall where I had seen her....

Вот-вот — казалось иногда, — сейчас, сию минуту вспомню…

Yes, yes, I thought sometimes, directly, this minute, I shall remember....

Куда! всё опять расплывалось как сон.

In a flash everything had melted away again like a dream.

Да, я думал много и, как водится, ни до чего не додумался.

Yes, I thought a great deal, and, as is always the way, came to no conclusion.

Спросить совета или мнения других людей я не решался, боясь прослыть за сумасшедшего.

The advice or opinion of others I could not bring myself to invite; fearing to be taken for a madman.

Я, наконец, бросил все свои размышления:

I gave up all reflection upon it at last;

правду сказать, мне было не до того.

to tell the truth, I had no time for it.

С одной стороны, подвернулась эманципация с разверстанием угодий и пр. и пр.;

For one thing, the emancipation had come along with the redistribution of property, etc.;

а с другой, собственное здоровье расстроилось:

and for another, my own health failed;

грудь заболела, бессонница, кашель.

I suffered with my chest, with sleeplessness, and a cough.

Всё тело сохнет.

I got thin all over.

Лицо жёлтое, как у мертвеца. Доктор уверяет, что у меня крови мало, называет мою болезнь греческим именем «анемией» — и посылает меня в Гастейн.

My face was yellow as a dead man’s. The doctor declares I have too little blood, calls my illness by the Greek name, ‘anæmia,’ and is sending me to Gastein.

А посредник божится, что без меня с крестьянами «не сообразишь»…

The arbitrator swears that without me there’s no coming to an understanding with the peasants.

Вот тут и соображай!

Well, what’s one to do?

Но что значат те пронзительно чистые и острые звуки, звуки гармоники, которые я слышу, как только заговорят при мне о чьей-нибудь смерти?

But what is the meaning of the piercingly-pure, shrill notes, the notes of an harmonica, which I hear directly any one’s death is spoken of before me?

Они становятся всё громче, всё пронзительней…

They keep growing louder, more penetrating....

И зачем я так мучительно содрогаюсь при одной мысли о ничтожестве?

And why do I shudder in such anguish at the mere thought of annihilation?